- Ха! - сказал Пашка, играя мускулами. – Подавай их сюда. Я мечтаю об опасностях и приключениях!  Я порву на куски болотных змей и гигантских драконов. Выгоню водяных из их собственных топей.
Гошка побледнел ещё больше и посоветовал:
- Да заткнись ты! Тошно слушать.
- Ты найдёшь свою лодку? – спросил я, так как знал, что дед Калмык никогда не берёт с собой Гошку на рыбалку.
Посудина, к замку которой подошёл ключ, здорово превосходила нашу плоскодонку. По правде говоря, при одном взгляде на неё, можно было усомниться – а не корабельная ли это шлюпка? Это было килевое сооружение с погребком в виде миниатюрной каюты на корме. Крутобокая, она, наверняка, выдерживала любую волну - а уж чем не могла похвастать, так это быстрым ходом через камыши.
- Назовём её «Магеллан», - предложил Вовка Нуждин, до сих пор отрешённо молчавший и вдруг начавший проявлять интерес к предстоящим приключениям.
Я попытался представить себе, как мы приведём в движение эту посудину без шеста и вёсел, и картина, надо сказать, сложилась весьма удручающей.
Вооружившись палками, оттолкнули «Магеллана» от берега. Как и положено непригодной к плаванию в болотной воде посудине, она всеми своими зазубринами нацепляла водорослей и всячески тормозила движение. Мы выбились из сил, едва лишь берег скрылся за камышами. Плыть уже не хотелось ни вперёд, ни назад. О Волшебной стране никто и не вспоминал.
Несостоявшийся сказочный герой Пашка схватился за борта и начал раскачивать лодку.
- Братцы, великолепное закаливание против морской болезни. Море-море-море-качка...!
Парни, помогая ему, так раздухарились, что лодка веретеном крутилась в узком проходе, а вода брызгами летела во все стороны.
- Что вы делаете, идиоты! – воззвал я их к благоразумию.
Мне не ответили. Мои друзья продолжали раскачивать «Магеллана» так увлечённо и страстно, что черпали воду бортами. Я попытался схватить Пашку за шею, чтобы макнуть его рожей в воду, но это толстобрюхое корыто заложило такой вираж, что я промахнулся  и стукнулся грудью о лавочку. Больно стукнулся. Вода хлынула широким потоком. Увидев сумрачную за бортом глубину, Пашка издал крик ужаса и ухватился за мою руку. Вместе со своим индейским носом в этот момент он стал похож на мокрую крысу, и я почти инстинктивно оттолкнул его. Он плюхнулся за борт. Лодка начала погружаться, так и не выпростав борт из-под воды.
- Ты, я вижу, крутой парень, а, Толик? – высунулась вся в тине Пашкина голова.
- Помнится, кто-то приключений хотел…
- Хотел и хочу продолжить в том же духе.
Лодка ушла в воду по самые борта, трое путешественников плавали рядом и держались за неё. Я оседлал ондатровую кучу.
- Ну, как, ребятки, приключеньице? Утопили лодочку-то, а? На берегу нам было немного получше, чем здесь, не находите?
- Нормально, - сказал Пашка, отплёвываясь – Мне нравится. Это именно тот мир, для которого я создан.
Однако на Гошку с Вовкой кораблекрушение произвело самое гнетущее впечатление и несколько улучшило их манеры. Они с испугом наблюдали за чайками, пикирующими на их мокрые бестолковки.
- Эй, ребята, полегче ногами! – изгалялся я. – Пиявок распугаете, а у них время обеда.
Гошка смотрел на меня из воды с такой ненавистью, что я удивился - а почему он ещё молчит? Вовка Нуждин захлопал по воде ногами, намекая кровососущим, что он живым не сдастся. Попритих и тот, который грозился стать великим воином и одержать много славных побед. Теперь он просто походил на мокрого пацана с утонувшей лодки. Он вдруг изменил тактику и издал истошный вопль:

- А сил где взять? – прошлёпал Вовка Нуждин посиневшими губами. – Не доплыть до берега. Эта тина проклятая за руки цепляет… ну, прям, как русалка.
- Так и здесь не фонтан. Решайтесь – надо выбираться. Беда, ей-бо, с вами - вечно вы скулите. Добавьте немного отваги – и вперёд!
- Может, ты сам сплаваешь и пригонишь сюда другую лодку?
- Нет, вы посмотрите на этих плакс – рвались к приключениям.… Ну, тогда я поплыл. А вы как хотите, выбирайтесь и не позорьтесь – не орите на всю округу.
- Мне нравится твоя позиция: «поплыл», – сказал Гошка хмуро. - А мне, значит, и за лодку ещё отвечать.
- Но ведь вы меня  не слушались, и сами затеяли свою дурацкую море-качку.
- Мне твои пиявки и русалки до фонаря, мне надо лодку вернуть на место.
- А что ж ты, родимый, орёшь тогда?
- За компанию…
- Да ну его, - отмахнулся Пашка, не попадая зубом на зуб, и опять начал вопить. – На помощь! Люди! Тону!
Его неистовые вопли, наверняка, были слышны и в посёлке. По крайней мере, с берега опять окликнули:
- Эй, артисты, антракт у вас будет? В буфет, не пора ли?
Стук шеста и плеск воды привлёк моё внимание. Со стороны плёса по проходу к нам шла лодка, а в ней двое пацанов с Октябрьской улицы – закадычные наши недруги и обидчики.
- Ну, влипли, докричались, - пробормотал я и покинул затонувшую кучу, шагнул в сторону, подминая камыш. Впрочем, держал он неважно.
- Какие люди! – восхитился Губан, самый противный из всех мерзавцев Октябрьской улицы. - Или это их сырые головы? Эй, орлы, где ваши задницы? Ну, показывайте.
И мои друзья дружно полезли спасаться в лодку к врагам. Вот бы и её утопили! Но Губан процесс контролировал:
- Не все сразу. А может, я и не возьму всех. Вовчик, давай.
Ещё бы! Нуждин жил на перекрёстке Октябрьской улицы, а по слухам, и в родстве с Губаном состоял.
- Кого ещё возьмём?
Вторым спасся наш герой Пашка.
- Эй, Гандыль, жить хочешь?
Это было очень обидное прозвище Гошки Балуева, его он никому не прощал. Но тут…
- Хочу.
- Залазь. Эй, дурила! Куда попёр? Вертайся – утопнешь.
Это, наверняка, мне. Я попытался придумать, чтобы такое сказать Губану обидное, но в голову ничего не приходило. Я просто карабкался через топь по камышу. Я едва успевал выдернуть одну ногу, как вторая уходила в воду по самое основание. Губан попытался меня догнать, но лодка его, не пройдя и десяти метров по моему следу, застряла в камышах. Они вернулись и скрылись из виду.
Положение моё было отчаянным. Я инстинктивно выбирал камыш погуще и шаг за шагом уходил прочь от берега вглубь Займища. Остановиться не мог, по известной уже причине, и мечтал встретить на пути лабазу или ондатровую хатку, чтобы отсидеться и перевести дух. Но если не найду и выбьюсь из сил – неподвижного меня трясина мигом заглотит. Может быть, разумнее было вернуться, но тогда это надо было делать сразу – теперь уже столько пройдено, столько сил потеряно, что и возврат, как и неизвестность впереди, могут быть чреваты.
Сначала я не хотел сдаваться на милость врагам на глазах трёх балбесов, которых успел возненавидеть, а теперь уже действительно было поздно. Я понял, что жизнь моя в данный момент целиком зависит от случая, и, может быть, ей пошёл уже финальный отсчёт, но не хотелось этому верить. Глядя, как камыш погружается, и вода стремительно поднимается по моей ноге всё выше и выше, думал, что вот-вот наступит миг, когда она также стремительно доберётся до моего рта. Может быть, случись всё иначе, я бы жил ещё довольно долго, окончил школу, потом институт, стал бы работать и написал, как обещал, книгу о моём отце. А теперь я утону, и даже тела моего, облепленного пиявки не удастся разыскать. Хотелось реветь.

Лабаза-спасительница, плавучий островок, была очень плотной - мои кеды едва выдавливали из неё влагу, а в следах её совсем не оставалось. Похожа она была на лесную поляну, на которую никогда не ступала нога человека. Дикой силой обладала болотная почва, не видевшая никогда ни лемеха, ни лопаты. Откуда, каким ветром занесло сюда, в соседи к болотной кашке,  хвощам и папоротнику – щавель, маки, повилику,  курослеп, лебеду, лютики, гвоздики, соперничающие в силе, яркости и жестокости, с которой они душили друг друга. Местами властвовали ромашки, делавшие пейзаж чистым и строгим. Иногда лиловым пламенем вспыхивал багульник, или ноготки заливали зелёный ковёр медовой желтизной.
Под ухом жужжал комар, я поймал его на лету.
Юркий, хохлатый чибис поинтересовался на лету: «Чи-вы?», а, приземлившись, захромал в сторону по густой мураве, волоча одно крыло. Я знал, что это не более, чем притворство, и весь спектакль разыгрывается  с единственной целью – отвлечь меня от гнезда, которое находится где-то поблизости. Действительно, пернатый абориген не убежал совсем, присел неподалёку и косил на меня оранжевым глазом. Я вдруг подумал, неплохо бы приручить этого дикаря. Вполне возможно, что он оценит моё доброе к нему отношение и в одно прекрасное время дружески сядет на плечо хозяина. Тогда я стану смахивать на Джона Сильвера из «Острова сокровищ» - он нравился мне за твёрдость характера и продуманность действий. Научить бы ещё чибиса хрипло восклицать: «Пиастры! Пиастры!» - сходство с пиратом получилось бы значительно заметнее. Или другое – «Бедный Робин Крузо! Где ты был? Куда ты попал?». Ведь действительно, на узника необитаемого острова похож я теперь более, чем на славного пирата.
Прощай, Увелка! Прощай родной дом, прощай сытая жизнь, прощайте друзья до гроба. Не думал, не чаял, что придётся в расцвете молодости жить одному на болоте и погибнуть от гнуса. Да лучше бы меня Губан веслом оглушил, или трясина засосала.
Но что толку душу рвать – надо попробовать найти отсюда выход. Человек, привыкший рисковать, редко задумывается об отдалённом будущем, потому что это будущее может не наступить вовсе.
От этих размышлений отвлекла саднящая боль в левой коленке. Где мог ударить? Может, о прошлогодний камыш-сухостой уколол?  Задрал штанину и осмотрел ногу. Немного ниже коленной чашечки к коже присосалась чёрная пиявка с мизинец величиной. Я раздавил её двумя пальцами, брызнула кровь. Даже мёртвая пиявка не разжимала кольцо присоски. Морщась, я оторвал её от кожи и швырнул в траву. Маленькая припухшая ранка осталась и болела.
Невидимая в камышах пичужка коротким заговорщическим свистом забеспокоилась: «Ту-у-ут! Ту-у-ут! Ту-у-ут!».
И тут появился Он, вместе со сладковатым запахом осоки. Он улыбался и смотрел на меня так, словно мы крепко дружили всю жизнь, а вот в последние дни почему-то не виделись, и сейчас он мне очень рад. Эта радость была написана на щетинистом и морщинистом худом лице, светилась в широко распахнутых выцветших глазах, чувствовалась даже во взметнувшихся вверх выгоревших до белизны бровях.
- Откуда ты, хлопчик?
Я был ещё во власти изумления и не готов был говорить, лишь указал пальцем в небо. Он рассмеялся совсем как счастливый ребёнок, который задумал сделать взрослым что-то очень приятное и вот сейчас ждал и боялся, а вдруг всё-таки не понравится. А я подумал, что вот именно таким должен быть ангел - наивным и добродушным. Вот только откуда он здесь взялся? А может, это волшебник? Старик, скажем, Хоттабыч. Вон бородёшка-то, на грудь виснет.
Мой жестикулярный ответ о пришествии с неба порадовал незнакомца, но, видимо, не удовлетворил. Он создал на лбу глубокую ложбинку, что явилось показателем высокого мыслительного процесса. Потом ещё одну на переносице и внимательно оглядел меня.
- Что ты здесь делаешь?
- Как что? – недоумённо пожал плечами я. – Спасаюсь от пиявок. Да и вообще, на лабазе гораздо лучше, чем в топких камышах.
- А тебе не кажется, что ты залез в чужой огород?

Мышей, признаюсь, я боялся.
- По-настоящему-то как сейчас верить, - продолжал незнакомец, не обращая на мои страхи внимания. – Это раньше легко было - народ, известно, дурной был, тёмный да неграмотный. Сказать по правде, и попы не лучше были – такие же обормоты. О чём не спросят его, он всё одно - бог да боженька… да на небо поглядывает. А чего там выглядывать? По нынешнему-то и вышло, что всё это враки и обман.
- Значит, нету Бога?
- Тоже не скажу, - отозвался старик. – Зачем уж так сразу: «нету!» В Бога сейчас по привычке больше верят. Да и кто верит-то? Старики да старухи. И то не все. А вера настоящая должна быть.
Поблизости в камышах закрякала утка, пронзительно и тревожно. А когда умолкла, старик сказал, улыбнувшись:
- Хозяюшка бранится. О чём это я? Ах, да. Счастлив человек, который под конец жизни может сказать себе и близким - если бы мне начать всё сначала, я поступал точно также.… А вот мне до сей поры казалось, что я всю свою жизнь откладывал главное своё предназначение. Так проработал в школе, не считая себя педагогом по призванию. Но, не считая себя наставником от Бога, я всё же делал не меньше тех, кто кичился своей профессией. Даже Наполеон не считал войны главным делом своей жизни. Вот кончу кампанию, займусь природой, буду жить, как Руссо, говорил император Франции. После выхода на пенсию, я много бродил по окрестностям, излазил с рюкзаком все местные горы и леса, плавал по рекам, исследовал острова, пока не нашёл этого благословенного места. Ну, скажи, мой друг: не правда ли – рай земной!
Он картинно простёр перед собою руку и тут же в испуге отдёрнул её к груди. Серая цапля, едва не чиркнув широким крылом его седой макушки, мягко опустилась на лабазу и деловито сунула длинный клюв в траву. Лягушки разом примолкли.
- Ах, шалунья! Вот всегда так - норовит на спину скакнуть.
Погрозив птице пальцем, старик пошёл дальше. А я шёл и оглядывался - вдруг припомнит мне рогатку, из которой стрелял по чайкам.
- Жить надо, как деревья. Не бороться с самим собой. Не страдать. Хотя нет, дерево страдает. Начнёшь рубить одно, соседки её  дрожат. Не замечал? Плохо. Надо уметь видеть Природу. И понимать. Эх, люди – рабы вещей и обстоятельств. А я вот решил дожить свою жизнь на здоровых началах – то есть освободил пространство для карьерного роста молодым, а сам сюда. Здесь можно, если уж не жить, то созерцать жизнь в первозданной её силе и красоте. Я рад, что душа моя, перед тем, как телу успокоиться навсегда, сомкнулась с Природой. И, ты знаешь, меня приняли здесь, как своего. Я никому не мешаю. Здесь моё жилище, здесь мой огород. Сейчас  я всё тебе покажу. А большего мне и не надо – только б жить в согласии с собой и Природой.
Он вдруг остановился и внимательно посмотрел на меня:
- Надеюсь, судьба тебя завела сюда, а не злой рок? Знаешь, из-за своего развитого мозга человек убеждён в собственном превосходстве над всеми другими животными. Такие мысли ведут к варварству и, в конечном итоге, к всемирной катастрофе. Думаю, тебя ещё не занесла на вершину мироздания интеллектуальная мощь, не обременила сознанием собственного величия.
Тяжела, себе не рада в белой гриве голова.
И глядит он сонным взглядом отдыхающего льва.
В нём за сонными глазами, за потухшей кромкой дня,
За далёкими горами – где-то Африка своя….
Знаешь, чьи это стихи?
Я не знал.
Из камышей на прогалинку выплыла утка с выводком малышей, чуть побольше жёлтых кувшинок, и вытянула серую шею в нашу сторону, будто ожидая чего.
- Хозяюшка, - улыбнулся старик. Остановив меня взглядом, подошёл к самому краю лабазы, вытащил из кармана кусок мятого хлеба, присел на корточки. Жёлтые комочки бестолково закружились вдогонку падающим крошкам. Их мамашка уминала хлеб, не спеша и с достоинством, изредка утробно покрякивая и встряхивая ширококлювой головой. Попыталась вырвать из рук старика весь кусман, а кормилец умудрился в этот момент погладить её по голове свободной рукой и обернулся ко мне бесконечно счастливым.

- Это цапля. Она любопытна, но безобидна. Все свои страхи оставь там – в стране людей. Со дня сотворения мира известно - человек человеку волк, и этот зверь с яростью терзает свою добычу. Никто не может противостоять его ненасытной злобе и устрашающей жестокости.  Все люди – эгоисты, свихнувшиеся на своём непрерывном стремлении к власти и каждодневной борьбе за собственность. Люди язвительны и беспощадны, возможно, сами того не сознавая. Ведь они вовлечены в непрерывную борьбу друг с другом, войну одного против всех. В жестокую игру, в которой каждый хочет победить, а если удастся, то и безжалостно смести с лица земли всех остальных. Что же это за сила, которая столь часто побуждает человека к дурным поступкам? Быть может, на многие жестокие деяния его толкает лишь одно – страх? Страх, порождённый тем, что в обществе никто не чувствует себя уверенно и в безопасности. А ещё неизбежный страх смерти, которая ждёт каждого в конце пути. Жизнь, в сущности, всего лишь сложная арифметическая задача с нелогичным и переменным ответом. Проверить решение невозможно. Каждый раз получается новый результат, и предсказать его, не дано никому. С одной стороны, пожалуй, именно это и предаёт ей некоторый интерес, хоть как-то оправдывает все усилия и тяготы. С другой стороны, в этом – неиссякаемый источник тревог и разочарований. Жалобы людей, ожесточённых собственным страхом, висят в воздухе, словно заклинание и проклятие. Непреложный смертный приговор покрывает всё окружающее серым налётом, подобным тонкому слою пыли. Эта завеса скрывает от глаз приближающуюся беду. Неправы те, кто сравнивает жизнь с мирной суетой муравейника. Время и неудачи исподволь превращают людей в уродливые неодушевлённые предметы, взлёты и падения которых определяются нелепыми случайностями и коварными капризами судьбы. И от этого никуда не уйти, все выходы тщательно перекрыты. Там… на земле людей. Здесь – иное дело. Здесь разумно властвует природа, и никто не обидит тебя только потому, что ты слабее…
Я напряг весь свой интеллект, чтобы сказать что-нибудь более-менее достойное моему сверхграмотному собеседнику:
- Вы, наверное, все её законы постигли и проникли в основы мироздания?
- Нет, - ответил он с улыбкой. – Нет, всё не так-то просто. Чем старше я становлюсь, тем меньше знаю. В конце концов, я не буду знать ничего. И тогда придёт время умирать.
- И от этой жизни совсем ничего не останется? – спросил я.
- Человек приходит в мир ни с чем и уходит, не оставляя после себя ничего. Просто на время ему даётся кое-что взаймы. Здоровье, разум, работа, оптимизм или пессимизм, счастье, любовь.… Этот список можно было бы продолжить. И всё это он должен вернуть. Да ещё заплатить проценты, чаще всего грабительские, если учесть, что он получил. Слишком короткий срок, материал с брачком, и к тому же не всякому  удаётся им как следует воспользоваться.
- Можно сказать, что нас обманули при рождении.
- Обманывают нас всегда. Если не жизнь, так ближние, которые не щадят ничего и никого.  Всегда помни об этом, тогда ты прочнее будешь держаться на коварной отмели жизни.
Он поднял указательный палец вверх, склонил голову и глубокомысленно вздохнул, завершая урок, такой контрастный.
В этот момент к своему удивлению, на краю лабазы, в том месте, где к ней плотной стеной подступал камыш, я увидел некое строение – нечто вроде лесного шалаша или садовой беседки. Подошёл к входу и с любопытством заглянул внутрь. Посреди беседки-шалаша  стоял круглый, с причудливо изогнутыми ножками столик из заржавелого железа. Деревянная скамейка с облупившейся краской, застеленная старым тулупом – должно быть, кровать Робинзона. Плетёное кресло, из которого во все стороны, как перья торчала солома. На столе стоял термос и алюминиевая кружка. Лежала толстая тетрадь и сверху шариковая ручка. И больше ничего. Но ведь и это надо было откуда-то притащить!
- Тому, кто однажды ступил сюда, обратный путь заказан, - сказал за моей спиной старик. – Я имею ввиду первозданность рая. Заходи.
Страх, словно железный осколок, царапнул сердце – а старик-то не того, не чокнутый?

Робинзон продолжал:
- Отвечаю на твой вопрос. В каждой отдельной личности зреет плесень обесчеловеченного общества. Мы не сможем  здесь жить вдвоем, как бы нам хотелось – без условностей, вольно, раскованно. Ты обречён на поиск в силу своего возраста. Ты будешь постоянно спрашивать и сомневаться, пробовать своё. А я устал наставничать, мне нужны лишь мои думы, уют и покой. 
На руку мне села муха, как вестник далёкой земли, и меня неудержимо потянуло домой – к отцу, друзьям, на мою крышу. Зверь, попавший в капкан, отгрызает себе лапу – инстинкт свободы. А меня здесь никто не держит, напротив – гонят взашей, хотя и с ласковой улыбкой.
- А здесь у вас не плохо - тень, вода, камыш как прибой шумит.
- Это действительно самое лучшее место, - старик усмехнулся, – сидеть, дремать, размышлять и умереть.
- Так мне пора?
Робинзон утвердительно кивнул головой. А может быть, нервно передёрнул шеей. Старый чудак! Сбежал из книжки Даниэля Дефо, а мнит себя.... Не хочет пускать в свою сказку, делится радостью. И пусть!  Я придумаю что-нибудь похлеще. Своё. С друзьями. А этот старик совсем свихнётся от одиночества. Как пить дать. И сейчас в нём есть что-то ненормальное, непостижимое что ли, не как у всех людей. Впрочем, кажется, он и сам говорил, что все мы по-своему безумны.
- А здесь что? - я кивнул на тетрадь.
- Мои записи - наблюдения, размышления….
- Можно посмотреть.
Старик покачал головой:
- Когда-нибудь да, даже нужно, но не сейчас…. Когда настанет время, я позову тебя и всё покажу, передам в твои руки, если к тому времени в тебе возобладает жажда познания.
Ко мне вновь вернулись мысли о сумасшествии собеседника, и стало неприютно.
- Мне пора – дело к вечеру. День пролетел…
- Время проходит само собой, - сказал он. – Ему не надо помогать.
- Засиделся, - тянул время, поглядывая на старика, надеясь, что  ему известен более безопасный путь на берег, нежели тот, которым прибыл я сюда.
Тот видимо весь выговорился и утомился - отвечал коротко, односложно:
- Безделье – тоже занятие.
И голос у него стал хрипучим, скриплым. Надсадил, бедолага.
Я и сам, глядя на облупленную краску скамьи, вспомнил о своём резиновом ложе и пуховой подушке, с которой, лишь только закроешь глаза, птицы грёз  беспрепятственно устремляются в дальние страны, чудесные края. Отец мой тоже говорит, что дух человека бодрствует, когда его тело расслабленно погружается в сон. Освобождённый дух ищет свой путь в пространстве. В мечте, наконец, находит он себе пристанище, и тогда исполняются его дневные желания, и счастье гнездится в душе, вытесняя неведомый страх. Мечта – это бегство пленного духа.
Мне не пришлось топтать камыши - Робинзон перевёз меня к твёрдой земле на узкой плоскодонке. Только это был противоположный от посёлка берег Займища - дикий, необжитый. Земля тихо отдыхала после утомительно знойного и беспокойного дня. Оранжевый диск солнца покоился на сосновых кронах.
- Доберёшься?
- Да тут рукой подать.
Расстались друзьями. Он улыбался - из глаз струилась доброта. Мне за что на него дуться? Практически, он спас мне жизнь. Ну, может, не лично он. Но его лабаза, его лодка, беляши, наконец. Чего уж там, будь здоров, Робинзон!
Старик развернул лодку. Долго смотрел ему вслед, а когда и шест потерялся средь  камышовых джунглей, тронулся в свой неблизкий путь.

Так вот, этот самый Полкан портил всю суслиную охоту. Только тот мордочку из норки, заполненную водой, высунет, собака его - цап! – и задница суслячья торчит из её пасти. Потом - хрюм! – и, поминай, как звали грызуна. Десять сусликов из норок выльем – десять сожрёт. Никакого азарта. Никаких шансов грызунам. Короче, знали мы этого Полкана – ему две лысухи на один лишь зуб. Да если ещё Кока пособит….
Всё это с ленивой бранью  вперемешку обсуждали мои друзья, глядя в удаляющуюся спину. А я…. В моё сознание медленно входила, набухала, побуждала к действиям полученная информация – в лимане полным полно погибших птиц. От чего погибших? Кто их потравил? Чем?
Я встал и, не говоря ни слова, потопал, куда Кока показал. Шёл, не оглядываясь, так как знал, что за спиной идут друзья, которым тоже осточертело пляжное лежание.
Это был мазут. Чёрным жирным пятном разлившись, окрасил пол лимана. На чистой воде радовал глаз радужными разводьями, а за камыши цеплялся траурными лентами. Лысухи, здесь гнездившиеся, были обречены. И уже несколько чаек погибли, неосторожно окунувшись в зловредное пятно. 
Я вышел на берег - голые ноги мои были в мазуте до самых колен. В ладонях – маленький чёрный комочек погибшего лысёнка. Он был ещё тёплым – то ли от солнца нагрелся его чёрный пушок, то ли жизнь пульсировала в маленьком тельце до последней минуты. До слёз было жалко это крошечное, быть может, пару дней назад явившееся на свет Божий существо. И я их не стеснялся.
- Вот сволочи! Да кто же это? – Вовка горькую сглотнул слюну.
- Надо разобраться и наказать, - нахмурил брови Гошка строго.
- Найдём и накажем, - Пашка желваками поиграл.

7

Займище широко и вольно раскинулось в пологих берегах на северной окраине посёлка. А внутри поселения озеро Минеево. Весной в половодье или от летних проливных дождей оно, выходя из берегов, немало обывателям доставляло беспокойство, неся ущерб домам, садам, дворам и огородам, и дорогам тоже. Додумались прорыть канал, чтобы избыток вод сливался в Займище. Он прошёлся по посёлку, а в двух местах обрядился в трубы, нырнув под дороги. Во время таяния снегов и после хорошего дождя в канале бурлила, пробиваясь на простор, вода. Отшумев, она оставляла в русле лужи, в которых ребятишки ловили сачками мальков и головастиков. С некоторых пор ручей в канале перестал пересыхать. Вода пульсировала в нём круглый год, укрываясь льдом в зимнюю стужу. Наверное, в Минеево источники открылись, судачили мы, заглядывая с тротуара в канаву, по пути в школу и обратно.
Мазутный след из лимана этим каналом привёл нас к озеру.
Что за чёрт? Неужто нефть под Минеево таится? И пузырится, всплывая чёрными баррелями. Да мы, братцы, если это так, рокфеллерами станем в один миг.
- Давайте ещё раз проверим – что-то здесь не то. 
Перебрались на другой берег и пошли обратно. Нам бы, дуракам, сразу поделиться и обшарить оба склона канавы. Но, как говорится, век живи – век учись, а помрёшь обязательно дураком. Зато теперь мы более тщательно осматривали все подступы к искусственному водоводу – каждый кустик обшаривали, каждую рытвинку. И нашли.
Мазут протёк в канал из огромной бочки с территории комхоза – коммунального хозяйства посёлкового. Там, за высокой металлической решёткой забора баня, прачка, гаражи и контора. Мазут использовался топливом в котельной. То ли эта бочка прохудилась, то ли кран её кто открыл по неосторожности, а, может, с умыслом…. Сейчас мазут в канаву не бежал – или весь стёк, или закрыли кран. Но дело чёрное свершилось  – загажена среда, погибли птицы и птенцы. И нам не стать рокфеллерами.

Ждём результатов. А тут гроза, да с ливнем, да с таким…. Минеево как от цунами вздулось и хлынуло в канал. Бурный поток нашу пробку протащил большой трубой и намертво вбил в меньшую. А ил законопатил щели. Сработало! Вода, не найдя проход в трубе, хлынула за берега канала, затопила комхоз и близлежащие усадьбы.
Когда после грозы мы прибыли на место событий, коммунальщики пускали со двора ручьи, откачивали из гаражей воду. А у ворот стоял народ, ругая нерадивых. Подъехала «Волга». Сам председатель райисполкома, изогнув необъятный стан, пытался заглянуть в трубу, нацеленную на Займище.
- Что ж ты, зараза, воду не пускаешь? 
Ужасно довольные собой мы пошлёпали по лужам в сторону дома.

8

Эта проделка – а мы считали: подвиг – вдохновила нас на следующий шаг.
- Займище нуждается в защите, - судачили мои друзья. – Это последнее пристанище команчей - и чтобы сюда собаки бледнолицые ходили с ружьями или сетями мы не допустим. Клянёмся Великому Маниту!
И я подлил в огонь маслица:
- Вы спрашиваете, где я был и как выбрался из топей? Был я у Займища в гостях. Вы слышали, как оно стонет? Оно защиты просит от безжалостных людей.
И парни:
- Мы ему поможем. Клянёмся Великому Маниту!
Уток постреливали на болоте с весны до осени. Ондатр били круглый год. Вон у Губана батя шапками торгуют – откуда шкурки? А в сетях сколько гибнет водоплавающей птицы, не вставших на крыло птенцов? Пора с этим кончать, и навести порядок на болоте. Такая была цель. Легко сказать, но как это сделать? 
- Есть план, - говорю. – Но пока это секрет.
Хотел друзьям сюрприз преподнести, и на них первых испытать болотную страшилку. Не удалось. Для осуществления идеи нужен был художник, а лучше Пашки рисовать никто не мог. Когда объяснил ему суть своего замысла, выяснилось, что без Нуждасика не обойтись - у него есть несмывающиеся, светоотражающие краски. Потом, посовещавшись, рассказали задумку и Гошке – сюрприз не получился.
С миру по нитке – я футбольную камеру, Нуждин люминесцентные краски, Пашка руку свою, высокохудожественную, приложил, Гошка бечеву принёс и утюг старинный –  получилось чудо-юдо, страшилище болотное, Великий Изгонитель Браконьеров.

9

Солнце плавилось в тёплой воде Первого плёса. Светило, оно ведь тоже когда-то было пацаном - тоже, небось, шалить любило. То играло с рыбками в пятнашки, а потом к ондатре привязалось. Отстань – воротит нос хвостатый папашка – семья растёт, избушку надо расширять. И камышовую будыль волокёт сквозь ряску. Солнечные зайчики не унимаются, скачут по атласной шёрстке. Их звонкие смешки сливаются с шелестом стрекозиных крыльев. Болотный строитель плюнул в сердцах, оставил будыль на поверхности и нырнул.
Потом прилетел звук. Глухой стук шеста о борт лодки и плеск стекаемой воды. Говор. Сначала невнятный, а потом, когда лодка вышла из прохода на простор, очень даже понятный.
Губан:
- Вон видишь в ряске след – точно к хатке приведёт.
Вторым в лодке был его приятель Сергей Катков:
- И что? Ткнул штырём в ондатровую кучку – и попал?
- Их там пять-шесть штук сидит – хоть в одного-то точно попаду.
- Кучку раскидал, одного достал – остальные, где жить будут?

- Вы слышали? Слышали? Вот что это такое?
- Нет, надо милицию вызывать или учёных.
- Ага, болотоведов.
- Да выпь это, наверное. Неужто не слыхали раньше?
В этот самый момент выпи – огромные отвратительные птицы с зобами бакланов –  закружились вдруг над камышами.
- О, Господи, - прошелестел чей-то всхлип, и народ обмер от страха.
Только-только птицы успокоились, расселись по своим гнёздам и кочкам, ужасный вой родился вновь и на этот раз взбудоражил всё Займище. Утки с тревожным кряканьем стригли камыши. Чайки учинили свистопляску. Хор чибисов на бис исполнил арию «Чи-вы, чи-вы, сан?». А кулики со страху жалобно трясли крылышками.
Насмерть перепуганы были их извечные враги – люди. Я видел, как крестились коммунисты.
Наверное, осудите – вот, стервецы, ремня им мало. А я, поверите ли, до сих пор ни грамма не раскаиваюсь. И Гошка, до потери человеческого облика спившийся приятель мой, в минуты (что редко с ним бывает) протрезвления ностальгически вздыхает:
- А ты помнишь…?

11

Восточный гороскоп характеризовал меня, родившегося в год Деревянной Лошади, как человека с болезненным чувством справедливости. И он прав даже в этой истории с чудо-юдом болота Займище. Борьба была честной: кто не хотел – тот не боялся. Например, Борис Петрович Могилёв (однако ж, фамилия!) сказал:
- Ерунда всё это.
Сел в лодку, поплыл на плёс и поставил сети. Вернулся целёхонький. Да это и понятно - исполнители и создатели Чудища Поганого в это время всей гурьбой глазели на храбреца с берега.
- Погоди, - вещали прозорливые. – Уж как Оно возьмётся за тебя, тогда попляшешь.
Мы головы сломали, строя планы мести зарвавшемуся соседу – только серены и морды из пучины теперь казалось мало. Тут нужен был индивидуальный подход. И, кажется, мы его нашли.
Вы когда-нибудь видели, как ведут себя животные в лодке?  Они замирают в испуге, если вовремя не успели сигануть на берег, потому что вода - это не их стихия. Нет, коровы, те достаточно глубоко забираются в прибрежные камыши – и полакомиться есть чем, и от оводов спасение. А вот мелкорогатые - тем кровососущие не страшны – помочат бороду с бережка и дальше ни шагу. 
Козёл у соседей был – большой, старый, злой. Раньше мы воевали с ним - он на нас с рогами, мы на него с рогатками. А тут мириться вдруг пришли – с хлебом, солью, огурцами свежими, морковкой да капустными листами. Дары он съел и косится чёрным глазом. А мы его погладили – по морде, за ушами. Принесли ещё, маним. Он за нами до берега бежал, в лодку забрался – а там целый ворох капустных листьев. Пока он хрумкал, лодка в плавание пустилась (ну, не сама, конечно – я ею правил) и добралась до одной из лабаз Первого плёса. Тут монопольно растянулись поплавки Могилёвских сетей. Тут и должна была разыграться задуманная трагикомедия.
Лодку мы на лабазу втащили, и бородатого с неё сманили. Плавсредство отвалило. Козёл, управившись с угощением, начал метаться по лабазе, жалуясь и протестуя – бе-е-е! В воду он боялся, но лихо сиганул в причалившую лодку.
Понятной стала задумка наша?
Добавлю ещё, что делались эти приготовления тайком.  Лодки мы прятали далеко от общего прикола. Их было две – наша (отцова) и Губана, доставшаяся нам в трофей. Отца в описываемые дни вообще не было в Увелке. Инвалид войны, он дважды в год уезжал по бесплатным путёвкам в санаторий. И это избавило нас от противостояния в борьбе за Займище. Согласитесь, с родным отцом воевать – как-то ни того.

Когда начались известные события, Митрофанов в толпе не судачил, Чудище Поганое не клял и не боялся - тихонько лодку перегнал на Остров, спрятал в прибрежных камышах и продолжал свой незаконный промысел.
Долго я противился желанию ребят избавить Займище от последнего браконьера - дядя Ваня был добр ко мне, частенько зимними вечерами сражались с ним в шахматы. Приходили с отцом и играли навылет. Хозяин постоянно сиживал в очередниках, а хозяйка нос совала в дела мужские:
- За прокат с них бери, Ваня, за прокат.
Не хотелось мне лишать мясного к столу многодетную семью, но разве этим «краснокожим мстителям» что-нибудь докажешь!
Началась подготовка к операции как всегда с изучения повадок объекта.
На Займище было четыре плёса – по крайней мере, мне известных. Про Первый и Вы теперь знаете. Второй плёс ещё называли Кругленьким. Был и Третий, о существовании которого знали только мы с отцом, да Иван Иваныч. Там лабазы были хороши – отец с приятелем выкашивали их наперегонки. Там сети были в безопасности. Где-то здесь и прятал своё знаменитое ружьё браконьер Митрофанов Иван Иванович.
Я предлагал:
- Давайте выследим и украдём ружьё.
Мне возражали:
- Другое притащит.
- Таких ружей на свете больше нет.
- Нет, гнать его надо с треском, чтобы дорогу сюда забыл.
Большим любителем «тресков» был у нас Вовка – пиротехник хренов. Он накачал ацетиленом резиновое чучело утки. Газ, по его задумки, должен от выстрела взорваться. Ну, а потом вся последующая какофония звуков и морд всплывающих.
Иван Иванович прибыл на плёс, как на репетицию. Камыша сноп нажал, сети собрал, к лабазе причалил, пошарил где-то в камышах, вернулся с ружьём. Сел в лодку, поджидать добычу и закурил. Мы на своих плавсредствах таились в камышах и молили Бога, чтобы какая-нибудь водоплавающая дура не навела в нашу сторону митрофановский «оленебой».
Вовка потянул за верёвочку, и резиновый  муляж отправился в последний путь.  Дядя Ваня его не видел, продолжая неподвижно горбиться в своей лодке. Тогда Нуждасик дунул в манок. Друг моего отца, повертев головой, заметил утку  - лёг на дно, ствол на борт. Долго целился. Потом выстрел, взрыв. Митрофанов как ошпаренный вскочил. Тут концерт по заявленной программе – ужасная морда из пучин, вой на всю округу.
Дядя Ваня в воду не упал, только ружьё уронил - оно чиркнуло по краю лабазы и в пучине скрылось – лодку с лабазы столкнул и так шест размотал, что только мы его и видели. Вообщем, получилось, как нельзя лучше – и лодка у него осталась, и сети целые. Вот ружьё…. Уж как за ним мы не ныряли, воды болотной наглотавшись до тошноты – всё напрасно. Наверное, скользнуло под лабазу, а там и чёрт сломает ногу – ил, мрак, корней переплетенье.
- Ну, и чего добились? – ехидничал я над друзьями.
Они согласно кивали головами и руки разводили – ну, кто бы мог подумать. Действительно, кто – самим надо шевелить мозгами.

13

Приступаю к самым печальным страницам повествования.
Не знаю, что подтолкнуло событие – может требования возмущённых граждан, насмерть запуганных болотным Чудищем, может деньги замороженные (по выражению отца) оттаяли вдруг и заработали, а может всё шло по плану – государственному плану осушения заболоченных площадей. В том месте, где закончился, не дотянув до береговой черты, давным-давно вырытый канал, появился огромный экскаватор.
- Ну, теперь капец Поганищу Болотному, - судачил народ.

Секрет великого рассказчика

Мир прекрасно обошелся бы без литературы;
еще лучше он обошелся бы без человека.
(Ж. П. Сартр)

1

А секрета никакого нет. Просто люблю я это дело, с самого детства практикую и совершенствую. Бывало, прочитает мне, дошкольнику безграмотному сестра сказку, бегу стремглав пересказывать маме. Да с такой правкой сюжета, что сестра за спиной удивлялась - откуда что берёт?
Потом в нашем доме появился Телевизор. Голубой Волшебник не только создал благодатную почву для расцвета воображения, но и укрепил авторитет рассказчика.
- А вот вчера по телику…, -  начинал я, и не находилось оппонентов в кругу слушателей, осмелившихся заявить:
- Да врёшь ты всё!
К тому времени, когда все окна нашей улицы засветились голубым огнём в вечернюю пору, я уже научился отличать в толпе благодарных слушателей от тех, кто слышит только самого себя. Вот Валерка Журавлёв (по уличному – Халва), он мне сразу предложил – давай фильмы сочинять:
- Посмотрим телик, подумаем, а завтра расскажем – ты мне свой, а я свой.
Знаете, как в домашнем задании по литературе:
- Придумайте, ребята, сочинение на тему – ну, например, «Как я провёл лето».
Валерка старше, а стало быть, хитрее – у них телевизора ещё не было тогда, он решил сыграть на моей слабости к умственному творчеству. Так-то оно так, только его предложение дало толчок к развитию реалистического воображения. То есть, сочиняя не снятую картину, мы брали за неё ответственность – и сюжет должен более-менее быть правдоподобным и придуманные трюки выполнимы.
Кстати, Валерка был прекрасным рассказчиком, и слушать хорошо умел. Обычно мы забирались в какое-нибудь укромное место, где никто не мог нам помешать, подразумевалась команда: «Камера! Мотор!» - и кино начиналось. Мы действительно начинали рассказ с описания места событий – «…. остов затонувшего корабля покоился на дне моря. Если прыгнуть со скалы с большущим камнем в руках, то можно коснуться ногами его палубы….» и т. д.
Герои наших фильмов доставали сокровища с морского дна, дрались с пиратами и сами становились морскими разбойниками. Замечательный сюжет был о подводной лодке, на которой мальчишки мстили корсарам Третьего Рейха. Валерка придумал приключения на почтовой машине, перевозившей деньги – за ней гонялись бандиты, и юным храбрецам надо было не только умело водить автомобиль, но и метко стрелять из пистолета. В его фильмах звучала и лиричная струна – как правило, это были взрослые девушки, пионервожатые или даже учителя, влюблявшиеся в главного героя.   
Публикация в «Пионерской правде» «Комендант Каменного острова» дала почву для создания целого сериала. Нашим с Валеркой воображением пацаны обосновались на речном острове и объявили войну миру всему – они дрались с другими пацанами, пакостили взрослым, зашугали мусоров.
А «Ночной орёл» из той же газеты…. Человек, летающий силой своего воображения и несущий смерть гнилой фашистской нечисти, родился задолго до голливудского Супермена. Вообще, тема партизанского детства была самой популярной у сценаристов «Увелка Интертеймен». Мы даже немцев до Южного Урала допустили, чтобы максимально использовать наше знание местности в борьбе с оккупантами.
- Мы, наверное, с тобой, - я так приятелю и заявил, - когда вырастим, в кино пойдём работать сценаристами.
- Не-а, - Валерка не воодушевлялся, - я буду артистом.
Толстый, круглолицый, улыбчивый, с живыми глазами, он очень смахивал на Бывалого из «Самогонщиков».

Хапа беседует с контролёром у входа в зал. Тот подзывает оркестранта. Хапа договаривается с ним и машет приятелям рукой. Троица проходит в зал, где играет ВИА и танцует молодёжь. Перерыв.
Конферансье подходит к микрофону:
- У нас в гостях солисты «Челябинского Диксиленда» - попросим на сцену.
Зал хлопает в ладоши. Друзья поднимаются к инструментам. Зико берёт соло-гитару, Шуба садится за ударные, Хапа пристраивается к синтезатору. Звучит сирена пикирующего бомбардировщика.
Зико поёт:
- Я иду по выжженной земле, гермошлём застёгнут на ходу
  Мой «Фантом» как птица быстрый в небе голубом и чистом
  С рёвом набирает высоту…. 
В зале беснуется молодёжь.
Спустя полчаса, в курилку входит группа подвыпивших парней, видит неразлучную троицу и начинает задираться.
- Все артисты педики.
- А эти что тут делают?
- А не пойти ли вам в бабскую уборную?
- Если они ешё  вас туда пустят – для таких, как вы, туалет на улице.
Хапа снимает солнцезащитные очки:
- Скажи, Тулупчик, здесь кто-то что-то вякает, или ты слух мне подсадил своим барабанным боем?
Шуба:
- Ша, ребята, пришли пописать – туалет за дверью. Да поспешите, а то, не дай Бог, в штаны….
Один из вошедших:
- Ну, толстый, ты достал…!
Кулак летит в лицо Шубе и попадает в стекло зарешёченного окна - нападавший ломает руку, воет и скачет. Вспыхивает потасовка – подвыпившие парни бросаются на Шубу, бестолково машут кулаками, не причиняя ему ни малейшего вреда. Зико преспокойненько сидит на подоконнике, болтая ногами. Хапа хлопает в ладоши и подзадоривает нападающих:
- А ну, дай! А ну, дай! Эх, не так надо.
Наконец, избив друг друга, пьяные парни успокаиваются на полу курилки.
Шуба:
- Ну вот, описались – а я им говорил.
Ребята выходят в танцевальный зал. В курилку спешат два милиционера.
Шуба:
- Запахло жареным – пора смываться.
Через фойе выходят на крыльцо ДК. Прямо у ступеней стоит служебный «бобик», сверкая проблесковым маячком. Три милиционера с дубинками выстроились в ряд. В дверях шум и давка – мужская половина завсегдатаев ДК ударилась в погоню, артистов наказать.
Шуба:
- Кажется, влипли.
Прыгает через перила на клумбу, убегает в темноту. Следом три милиционера и часть парней. Две другие (части) оттесняют в разные крылья парадного крыльца Зико и Хапу, пытаются избить. Только это им плохо удаётся. Вооружённые приёмами сагу-сагу, герои легко уклоняются от любых ударов. Из темноты выбегают три милиционера, за ними гонится Шуба, а за ним толпа озлобленных парней. Снова исчезают в темноте, наматывая круги вокруг здания.
Когда рассказ идёт о Хапе, мы с Серёгой в роли нападающих – бестолково мажем по его лицу, удачнее попадаем по своим и неуклюже падаем. То же самое происходит с Зико и Шубой.

Например, из «Борьбы за огонь» Ж. Рони-старшего вспомнили  пещеру под валунами, в которой герои спасались от огромного льва и его подружки – саблезубой тигрицы. Мы этот грот немножко окомфортили – провели туда родник (вода нужна при длительных осадах), придумали балкон, откуда метали стрелы, копья и булыжники на головы врагов. Охотились на зверей и из их шкур шили одежды, а из костей делали наконечники для стрел и дротиков. Отбивались от набегов диких людей – ужасных людоедов. Жарили в мечтах бизонье мясо и давились слюной на тёмных бугорских улицах.
Потом мы стали спартанскими парнями: я – Сандро, а он – Витто. Даже его хромоте нашлась причина – удар мотыги бородатого илота. Ему дочь несла в котомке завтрак, а мы с Гошкой (нет, с Витто) его отняли. Мы убежали из Спарты в поисках приключений и страшно изголодались, а тут она….
Котомку отняли и стали насыщаться. На её вопли с поля прибежал отец. У нас был на двоих один лишь меч, и Витто дрался голыми руками. Илот вогнал ему в бедро мотыгу, а я отсёк крестьянину башку. Рану Гошке перевязали, но она загноилась, и надо было спешить домой. 
Ночь. За рекой горели огни Спарты. Мы проникли в грот, чтобы спрятать меч. За бегство из отряда нас ожидало бичевание, но была лазейка (и мы на неё надеялись) – храм Артемиды. Укрывшегося там никто не имел права трогать, даже строгая стража эфоров.
Меч спрятали в известной нише. В этот момент послышался звук шагов, и блики факелов заплясали на потолке и стенах грота. Вошли две девушки.
- Вот видишь – пусто. Никаких фавнов козлоногих нет. А ты боялась. Пошли обратно.
Девушки повернулись к выходу, но тут мы заступили им дорогу. Та, напротив которой стоял я, была вылитая Таня из Нагорного – моя первая любовь. Я описал её, ничего не приукрашивая. Гошка тоже нарисовал словесный портрет той, которой хотел понравиться. Здорово он походил на соседку Раю. Так вот о ком в душе вздыхает мой друг! 
Взять силой спартанскую девушку не под силу даже спартанскому юноше. На этом я стоял твёрдо, хотя Гошке обратного хотелось. Моя спартанская Таня вырвалась и убежала. А свою Раю он таки прижучил. Тогда, по моей воле, из Спарты очень быстро прибыл отряд, из которого мы убежали - нас повязали. В храм Артемиды не попали, а легли на алтарь Зевса, и хлысты его служителей вспороли кожу на наших спинах.
- Мало крови, мало! – бесновался жрец Громовержца.
Гошка забыл о неудавшемся любовном приключении и живописал, как брызги крови марали его белую хламиду.
Потом перенеслись в Римскую империю. Мы были гладиаторами. Много славных подвигов совершили на арене Колизея, и народ Рима даровал нам свободу. Мы нанялись в легионеры. Гошка зачем-то притащил в рассказ льва. У меня это трудно увязывалось – железный строй центурии, и лёва под ногами – ну, ни к селу, ни к городу. Сколько раз я покушался на него, но Гошка начеку – каждый раз прерывал меня, перехватывая нить рассказа.
Однажды в африканской пустыне нас окружили полчища врагов – был страшный бой, весь легион погиб, нас с Гошкою в беспамятстве взяли в плен. Опять рабство, снова гладиаторские бои - теперь в усладу жителей проклятого Карфагена. Гошка друга своего хвостатого с того света притащил – оказывается, и он в плену. На арене амфитеатра нам битва предстояла с ним, а мы друг друга узнали и втроём разогнали стражу, пробились в порт, похитили корабль, до Рима добрались. Поход на Карфаген Сенат нам поручил возглавить, и наши легионы город взяли. Вернулись триумфаторами, свергли Сенат и стали императорами. Весь мир склонился римскому орлу. А мы подрались из-за Клеопатры. 
Потом, чтобы не спорить и не ссориться договорились, что сочинять будем вдвоём, но об одном человеке. И рассказ вести по очереди, не перебивая: один загоняет героя в передряги, другой силой своего воображения вытаскивает. А потом сам загоняет в другую неприятность и передаёт слово соавтору.

Но лучше других удалась тема заселения русскими Америки в восемнадцатом веке. Остров Кадьяк стал форпостом давления двуглавого орла на Великий океан и Новый Свет. Императрица слала нам крепостных в поддержку, а мы их тут же делали  вольнонаёмными. И алеутов, и краснокожих жителей Аляски и западного побережья Северной Америки. Они толпами собирались у досок с объявлениями – «требуются». Мы создавали промысловые и рыболовецкие бригады. Валили лес. Строили суда и города. Торговали со всем миром. Наши магазины были в Шанхае. В Бомбее на боевом дежурстве стоял фрегат под Андреевским стягом, охраняя интересы «Русско-американской пушной компании». Мы подбирались к кокосовым островам. Но тут настали холода, и наш дуэт распался.

4

Как-то попала нам с Вовкой Нуждиным на глаза книга в библиотеке – «Наследник из Калькутты». Не помню, на кого записали её, но заспорили – каждый хотел первым прочитать. Договорились: день он читает, день я – за раз всю-то не осилить. Жалко, что закончилась – такая книга!
Вовка предложил:
- Давай напишем продолжение.
Я согласился. И начали писать в тетрадке тонкой, по прежней схеме – день он пишет, день я, по норме. Норма - листок. Сначала мне казалось – интересно. Потом выловил «Наследника» в библиотечном книговороте, прочитал один, спокойно, и понял - ерунда.
- Ерунда, - говорю Вовке, - получается. Всё не то и не так – не будут нас читать, лишь курам посмеяться.
- Давай продолжение «Острова сокровищ» напишем, - не сдавался брат мой по перу.
- Давай.
Пишем. Чувствую, опять не то. Идём из школы, сочиняем – всё вроде интересно получается, и Стивенсон не стал бы обижаться. А возьмёшься за перо – куда что пропадает? Мысли, как спугнутые жиды – порх! – и пусто в голове. Слова, как гестаповец из партизана - тянешь, тянешь. Фразы какие-то убогие. Не то, что опубликовать – самому читать противно. Вообщем, не увлекло. Пробовали белиберду какую-то фантастическую сочинять, продолжали «Борьбу за огонь».
Потом Вовка предложил:
- Давай писать про наши приключения – как жили краснокожими в лесу.
Попробовали и, знаете, зацепило - получаться, вроде, стало. Вовка, хвастун, всё сбивался на то, каким он мудрым был вождём, как процветало племя в дни его правления. Мне здесь бахвалиться нечем - только день был в лидерах и то с позором свергнут. Так я больше о природе - мол, сосны вековые шумели, смыкая кроны, лютики цвели и птички пели, «…. когда могучие команчи встали на тропу войны,….».
«Великие команчи» в восторг пришли от нашей писанины - стали советовать, подсказывать, уточнять и добавлять.
Гошка заявил:
- Я тоже буду писать.
Взял рукопись и три дня не возвращал. А когда прочли его творение, то исключили из пишущей братвы - он перекатал страницу из нашего же сочинения «Джон Сильвер – одноногий пират».
Потом как-то Нуждасик показал рукопись своей подружке. Надюха отнеслась к нашему творчеству с пониманием и по-деловому. Не поскупилась на общую тетрадь в кожаном переплёте, в которую стала переписывать приключения команчей своим каллиграфическим почерком. Заодно и ошибки исправляла.

Пробовал в мечтах, обрядившись в первобытные  шкуры, людей пещерных покорить. Лучше получалось, когда я шёл в союзе с животными на них.  Мне кажется, у Маугли был шанс – жителей изгнать, чтоб в городах царили джунгли, а там он царь и Бог.
Как преуспеть в Античном мире? 
Спартанцы? Рождённые чтобы воевать, войн не любили. Парадокс? Им так Ликург-законодатель завещал – не получается с наскока бить, миритесь, чтобы не сделать из противника закалённого бойца. Над Грецией контроль они имели, но дальше-то, ни шагу. Нет с ними мне не по пути: мои амбиции – всемирное владычество.
Вот Александр Македонский парень хоть куда – его фаланга поступью железной прошла полмира. Жаль Саню – отравили подлые завистники. Но я в уме продолжил его дело – к греческой фаланге и македонской коннице добавил колесницы из Египта, лучников Персии, боевых слонов индийских. Северной Африкой прошёл до Гибралтара, а потом Европой в Пеллу. Всё - мир был мною покорён.
Ещё интереснее римское военное устройство – в каждой провинции формировался легион. Мне представлялось это лагерем для содержания и обучения солдат. По зову императора они уходят на войну, а лагерь оставался, чтобы готовить пополнение для обескровленных центурий. Таким макаром, не спеша, мир сам римской воле покорится.
В Средние Века лишь на Востоке были потрясатели Вселенной – Европа выдохлась. Вот монголы, ребята молодцы, прошли весь континент – от берегов одного до берегов другого океана. Мне кажется, им лишь самой малости не хватало, чтобы весь мир лежал у их ног – не надо было пленных в рабство обращать. А цель такая – никаких городов, степь вольная от края и до края. Вместе в юртах живём, вместе скот пасём, едим и пьём, дерёмся – какие могут быть  тут собственнические отношения. Нет, с монголами я бы погулял по свету, только рабство и раболепие мне не по нутру.
Колумб. Открытие Америки. Конкистадоры. Пираты. Робинзон. Сколько тем! Казалось, что в мозгу не хватит места всё передумать и переиграть, в нужное мне русло Историю направить. Конечно, я на стороне краснокожих аборигенов, и под моим началом они берут над завоевателями верх. Хотя с луком и стрелами мир в эпоху пороха им не покорить.
Был ли у Наполеона шанс стать императором всех народов? В Европе - да, в России – никакого. Он ведь поднялся на волне отмены крепостного права. В России, правда, тоже крестьян освободил своим указом – а те его в штыки и вилы, рогатиною норовили в бок. Так что, фокус не удался.
Гитлер тоже мечтал о мировом господстве - Германию к рукам прибрал, потом Европу. На русских зубы обломал – да уж сильно безобразничал на оккупированной территории. Его теория об исключительности одной нации ошибочной была. На этом и спалился.
Если теперь шанс у США мир под себя подмять? Наверное, есть: лидером-то они стали – прорыв в космос, развитая индустрия, контроль над мировыми океанами. Я думал, думал и решил, что нет, в Штаты мне незачем спешить - всё дело в хвалёной американской демократии: не может у них всеми один человек повелевать. Даже если народы Земли захотят жить по-американски и в Штаты начнут проситься один за другим, владыкой там стать невозможно.
Теперь моя страна. На протяжении всей истории мы защищались – от хазар, печенегов, половцев, тевтонских рыцарей и шведов. Потом монгольское нашествие, и триста лет в ярме. Объединение Руси, Иван Грозный, возврат долгов татарам – покорение Казани, Астрахани, давление на Восток. Пётр Великий, окно в Европу, русский флот и регулярные полки. Освоение Сибири, Дальнего Востока, Аляски, Алеутских островов. И вот Российская империя в максимальных границах – от Одера до Сан-Франциско. Потом пошёл откат – утрачены Финляндия и Польша, продана Аляска. Революция, большевики у власти, Великая Отечественная война. Результат: полмира - социалистический лагерь. И всегда от князя до Генерального Секретаря в стране бал правил единоличный лидер.
Есть шанс ли у Советского Союза стать гегемоном мировой арены? Идея есть: коммунизм – общество без частной собственности и эксплуатации человека человеком. Может быть и шанс – надежда на мировую социалистическую революцию.
Мне задача - пробиться в Кремль, стать Генеральным Секретарём ЦК КПСС, дождаться победы социализма в масштабах всей Земли, и всё - мир у моих ног. Таков итог моих умозаключений.
Перелопатив в голове Всемирную историю, я успокоился – шанс мировой владыкой стать у меня есть, и я не буду повторять ошибок Потрясателей Вселенной. Вооружённый знаниями истории эпох, Землёю буду править мудро и степенно.
Только сначала надо школу перемочь.