Я промолчал, и, кажется, это задело её ещё больше. Когда болтун Курячок сморозил очередную хохму, я рассмеялся вместе со всеми, а Таня заметила:
- Когда ты смеёшься, то очень похож на дурочка.
Это было уже слишком, прямо через край - чего напустилась, что я ей сделал, хорошего? Машинально пригладил вихор. И тут же замечание:
- Волосы не чешут, а моют. Знаком с шампунем?
Мне и квас встал поперёк горла, и радость трудной победы куда-то улетучилась. Вот привязалась, злючка-колючка. Вон Курячок полпальца в нос засадил, а она - ни полслова. Да ну её на фик! А хороша, чертовка!
Раздираемый этими противоположными чувствами, выплеснул из кружки недопитый квас и пошёл прочь. Сначала решительно, а потом всё медленнее и медленнее. Вот заноза, думал, точно же в сердце запала, теперь из головы не выбросишь, не выгонишь, не выдавишь… Голова, она такая штука, что в неё взбредёт, потом думаешь, думаешь, никак избавиться не можешь, словно маньяк какой, до следующего стресса.
За спиной заскрипел шлак на гаревой дорожке под лёгкими шагами.
- Подожди, капитан - ты что, обиделся?
Я остановился - не бежать же от девчонки, в самом деле.
- Ты драться умеешь?
- Теперь скажи, что твой отец мастер спорта, и у тебя разряд по боксу.
- А любишь?
- Нет, не люблю. Красивые драки бывают только в кино.
Зачем она спрашивает? Наверное, мой драный вид подходил к образу уличного хулигана. 
Таня остановилась.
- Хочу ещё морса.
- Они его квасом называли.
- Много они понимают.
Мы вернулись - в толпе мне с ней было как-то спокойнее.
Квас ли морс, но мне показалось, что там и хмеля хватало. Постепенно нас развезло - стало много смеха без причины. Курячок, тот вообще не умолкал - захлёбывался словами и напитком тоже. Таня смеялась и в избытке веселья касалась ладонями моей груди, укладывала голову на моё плечо. Всем вдруг стало понятно, что мы пара, что мы нашли друг друга - и даже стали поздравлять.
Таня смеялась и дёргала меня за ухо:
- Жених!
Флягу мы не осилили, притащили в спортзал и допивали всем коллективом после отбоя. Пустую отдали владельцам на следующий день. В футбол они больше не зарубались и мяч не клянчили. А я их считал хорошими друзьями, потому что они познакомили меня с Таней.
Мы гуляли под кленовой сенью стадиона. Она рассказывала о себе, своей семье, школе, подругах, а я слушал. Я никогда не дружил с девочкой и не знал, как себя надо вести. Её прикосновения очень волновали. И ещё я думал, раз мы встречаемся наедине, то должны целоваться. Целоваться я не умел. Что делать?
За забором стадиона – луг. На лугу паслись кони.
- Слушай, лошади так быстро скачут и не падают.
- У них четыре ноги.
- Какой наблюдательный!
Она стояла рядом, плечом к плечу. Завиток золотых волос ласкал её щёку в лёгком румянце. Я покосился и подумал - вот так бы вместе, рядом, плечом к плечу через всю жизнь. Это ли не счастье? О чём она думает?
Солнце, остывая, исчезло за забором. Время отбоя. Я проводил Таню до крыльца спортзала. В коридоре было тихо и сыро – дневальные только что помыли пол.
Хотели попрощаться, но получилось так, что мы поцеловались.
- Милый…. - сказала Таня.

- Дальше комариков боюсь.
Поймав мой восхищённый взгляд, она смущённо отвела свой.
- Ты что-то хотел сказать, - она зашагала вглубь леса, я следом.
Любовался ею и догадывался, что она не случайно идёт впереди, давая возможность разглядеть её гимнастическую фигуру. У неё были сильные, обозначавшиеся при ходьбе икры. Такие же бёдра. Талию стягивал плотный купальник. Между лопатками залёг крутой желобок.
Я уже заметил, что на Таню обращают внимание не только мальчишки, но и тренеры, и посторонние мужчины. Это вызывало в душе глухое раздражение. За её любовь и спокойствие я готов был драться с любым, невзирая на личность и возраст. Я её телохранитель - вот моя задача до нашей свадьбы. 
Мы оказались в сумрачной тени густого леса. Не был уверен, что Тане здесь нравится. Возможно, ей хотелось быть там, где резвится народ - где раздаётся напряжённый стук волейбольного мяча, где медленно, как леопарды в джунглях, ходят рыхлые мальчишки. Они втягивают животы, расставляют локти, короче, изнемогают под бременем физического совершенства.
Несколько мгновений прошло в лёгком замешательстве. Видно, зря я дал Тане понять, что хочу уединиться. Девочка могла подумать, что на неё охотятся. Но такие пошлости не для меня. Тем более, что совсем недавно дал себе слово быть сдержанным и небрежным. Даже гордился этим решением.
Мы уселись на траву. Причём, я чуть поодаль, во избежание ненужной близости, которая противоречила моим спартанским установкам. Молчание тяготило.
Таня сказала после глубокого вздоха:
- Такой прекрасный день, как бы всё грозой не кончилось.
Задрал голову, чтобы узнать, не собираются ли тучи. Туч не было. О чём я с английским достоинством и возвестил. Снова наступило молчание. Свою немногословность оправдывал не только новыми чертами характера, но и тем, что я – отпрыск бедного семейства, что у меня рваные кеды, и нет плавок. А она – красивая девочка из обеспеченной семьи, и за её внимание я должен в лепёшку разбиться. Таков закон любви и природы.
Таня вынула из сумочки транзисторный приёмничек. Раздались звуки джаза, и девочка в такт завертела головой, закачала плечами. И я выпустил пар застоялого напряжения. Даже прилёг непринуждённо, травинкой стал щекотать её голое бедро. А потом совсем осмелел и поцеловал коленку. Она взъерошила мою шевелюру и погрозила пальчиком.
Боже! Как хорошо на свете жить! Она любит меня! Без сомнения, любит. Лучшая на свете девочка любит меня. Эге-гей!  Где вы, монстры и вампиры, вурдалаки и лешие? Кому тут башку оторвать ради любимой дамы?
Таня читала мои мысли.
- Здесь, наверное, леший живёт, - сказала она с милой улыбкой.
- Пойдём в гости?
- Нельзя незваными.
- Ну, подождём, может, позовёт.
Мы были вдвоём целую вечность. Иногда я замечал будто бы упрёк в Таниных глазах. Старался не думать о причинах. Конечно, догадывался, но старался убедить её мысленно - всё у нас будет, девочка, всё: вся жизнь впереди. Но сейчас посмотри вокруг – как она прекрасна, как прекрасна ты, и я рядом. Разве этого мало?
Конечно, и мне хочется с тобой целоваться и всё такое прочее. Но куда спешить? Вдруг сделаю что-нибудь не так, и тебе не понравится. Не прощу – и руки оторву себе. Вот если б ты сама… Я-то на всё согласный…
-  Пора, - заявила Таня с обидой. – Какие планы на вечер?
- Вечером кросс.
- Как я уважаю в людях развитое чувство долга! Желаю тебе сегодня сломать ногу.
- Так и сделаю.

- Сейчас узнаешь.
Курячок огляделся – вокруг незнакомые лица.
- Один-то посыкиваешь?
- Представь себе – да.
Курячок вдруг сорвался с места, но я был начеку. Мой удар, помноженный на его ускорение, дал невообразимый успех – противник грохнулся на спину всем своим существом. На мгновение отключился, но потом сдавленно хрюкнул и пополз на четвереньках. Мальчишки засмеялись, а он полз напролом, пока не уткнулся в мои колени.
- Привет. Как делишки?
- Помаленьку. Где здесь выход?
Я вернулся на площадку с сознанием исполненного долга перед дамой своего сердца, ибо принадлежал теперь к великому сословию мужчин, способных драться за любовь на дуэлях. Таня шагнула мне навстречу. Танцевать я совсем не умел, но положил ей руку на талию – будь, что будет. 
- Да обними ты меня, как следует, - заявила она. – Вот так. Уже лучше. Ты что никогда раньше не танцевал с девочками?
- И с мальчиками тоже.
- Будем учиться.
- Как скажешь.
- А ты начинаешь мне нравиться.
- Просто привыкаешь.
Эту ночь мы не ложились спать. Гуляли по стадиону, пока не угомонились взросляки, а потом ушли в посёлок, где и шлялись до утренней зари.
Наконец-то между нами воцарило согласие. И до конца смены мы ни разу не ссорились, даже обид, недомолвок не было. А секрет прост, и, если хотите, я вам его открою. Она повелевала, я – подчинялся, она говорила, я – слушал. Как джин из кувшина: «Слушаю и повинуюсь», я повторял:
- Как скажешь.
И шёл исполнять. Не бежал стремглав, как мальчишка, а солидно, без спешки, обстоятельно, по-мужски. Если это была безумная фантазия, она успевала меня остановить – вовремя отменить своё приказание.
Ей это ужасно нравилось.
Я больше не подходил к ней первым, даже рукой не махал, приветствуя. Ничего не просил, ни в чём никогда не упрекал. Не нужен был – и меня не существовало. Я включался, когда она этого хотела. Мне это тоже нравилось - роль могучего мавра. Я зажал все свои чувства и желания в кулак. Лицо моё стало суровым и непроницаемым.
- Ты так сильно повзрослел, - заметила она однажды.
- Это плохо?
- Не знаю. С мальчишкой было веселее.
- Оглянись – вон их сколько. Один Курячок чего стоит.
- Да ну его. Попросила подыграть - подразнить тебя, а он целоваться полез. Правильно ты ему надовал.
Настал последний день. Я взял свой рюкзак и вышел из спортзала. Таня стояла в толпе нагорненских спортсменов. «Всё?» - спросил я её взглядом. Она отрицательно покачала головой. Они пошли на вокзал - я следом. На перроне мы отошли в сторону. Минута была критическая, и я решил нарушить данный себе обет.
- Выходи за меня замуж.
Она постучала пальчиком по виску.
- Не сейчас, потом, когда совсем повзрослеем.
- Есть время подумать. Слушай, ты не приезжай ко мне – наши мальчишки тебя изобьют. Они уже сейчас хотят, но я сказала – только попробуйте. А там они тебя точно поймают.
- Как скажешь.

7

- Ну.… И что?
Николай Дмитриевич читал «Положение», а директор ДЮСШ нетерпеливо ждал ответа. 
- Ну и что? – повторил он. – Что ты мне ответишь?
- Что ответить? Ехать надо.
- В Крым, Троицк? Куда ехать-то.
- Мне в Крым, ребятишкам в Троицк.
- Кто с ними поедет?
- Найдём.
- Ищи.
И тут…
Тут в тренерскую вошёл Анатолий Пельниковский, один из лучших футболистов и капитан районной команды. Был он в шелковой тенниске, пиджаке внакидку, расклешенные внизу брюки открывали носки парусиновых туфель.
- Дмитричам физкультпривет!
- А вот и наш спаситель.
- А что? Годится. Я не против.
- Вы, мужики, чего? Народ вы руководящий, можно сказать, интеллигентный, а я – простой работяга, институтов не кончал, так, чтобы всё было в ажуре, говорите попонятнее, - сказал Пельниковский и сел, напряжённо вглядываясь в лица собеседников.
Он не без умысла похаживал на стадион в не матчевые и тренировочные дни - спортивная карьера катилась к закату, и Анатолий Романович подумывал о непыльной работёнке где-нибудь у кромки футбольного поля. Через минуту, войдя в курс проблемы, волновавшей Синицыных, он уже широко и щедро улыбался, фамильярно похлопывал по плечу директора ДЮСШ, и видно было, как он был счастлив.
- Ты как на счёт выпить? – пытался остудить его Михаил Дмитриевич.
Пельниковский заулыбался и округлил глаза:
- Только с командой и только после игры.
- Ты это забудь, - построжал Николай Дмитриевич. – В Троицк с ребятишками поедешь. Чтоб ни-ни…

- Да вы что? – изумился Анатолий Романович. – Вы, наверное, уже места поделили? И счёт каждой встречи запротоколирован? Любопытствую поглядеть.
- Давайте вашу заявку и медицинское свидетельство, - улыбнулся главный судья соревнований. – А мой совет обдумайте.
Через четверть часа он вышел к нам с результатами жеребьёвки. В два часа мы играем с хозяевами. В четыре бьётся другая пара – Южноуральск с Пластом. Всего четыре команды, из них три – городские. Блин! Вот подфартило! Нет, ребята, не на свой бал мы приехали, и знать расписание электричек – мудрый совет.
Пельмень был весь расстроенный. А нам-то что? Нам футбол погонять, на город поглазеть, а прямо сейчас – не плохо бы и потрескать.
- Какая столовая? - наш раздосадованный тренер отмахнулся и привёл к какой-то палатке с пирожками и газировкой.
Кормил, поил от пуза - денег-то полные карманы, на недельное проживание. Веселила газированная отрыжка. Капец противнику – не запинаем, так запугаем.
Пельмень угостил курящих сигаретами, и мы уселись на газоне в дальнем углу стадиона обсудить предстоящий матч. Не обращая внимания на пение птиц, волнующуюся листву деревьев и запах цветов, мы отчаянно матерились. И было о чём. Решались самые насущные вопросы – кому и где играть. Мы не играли в этом составе ни одного дня, ни единого часа. Мы не знали, кто как играет и играет ли вообще.
Определившись с воротчиком, Пельмень стал набирать защиту. Плечистого парня по фамилии Луговой назначил «чистильщиком». Меня сунул на левый край. Так я же не играю левой. Зато правой хорошо навешиваю в штрафную.
- А ты вообще-то играешь? – окрысился тренер.
Да и чёрт с тобой! Могу и на левом, могу и на скамейке запасных, могу вообще…. Я плюнул, отвернулся и стал смотреть, как лениво перепинывались у ворот наши будущие соперники.
В два часа пополудни судья дал свисток.
Если бы мы знали, что перед нами главный претендент в победители турнира, то начали бы поскромней, как это говорится, игрой от обороны. Но мы этого не знали, также как и мало что знали друг о друге. Выпендриваясь скорее перед своими игроками, чем перед болельщиками (которых, кстати, не так уж много для большого стадиона большого города – у нас такие толпы собираются, что плюнуть некуда) и соперниками, мы рванули вперёд. Троичане тоже нацелились на наши ворота, и мы сошлись бескомпромиссно, в открытой и красивой борьбе. Сначала в центре поля, а потом всё чаще возле их штрафной. Сошлись две тактики. Они играли широко, продуманно, всей командой атакуя и защищаясь. А мы наобум – схватил и попёр, пока не отобрали. Какой там пас! Забудьте! Каждый за себя, каждый славы алчет. И надо сказать, пока было здоровьишко, была и прыть, а наша тактика приносила плоды.
Первую плюху закатил я. Не верите? Я и сам того.… Но факт. Не забил, а закатил.
Случилось следующее. Левой-то я не могу. Несусь с мячом по краю, размахнусь и вспомню – удара не получится. А противники его ждут - кто ногу подставляет, кто спину, и все жмурятся. Ну, а я толкаю мяч на ход и дальше. Бегать я мог, этого не отнимешь - что на стометровке, что с «пузырём» по полю. С третьей попытки добрался до ворот - противоположных, конечно. Бить надо, а мяч опять под левой ногой. Я ударил. Вратарь прыгнул. Кстати, хороший воротчик. Но.…
Но левой я бить не мог. Исключения не было и в этот раз. В момент удара здорово ковырнул почву, мяч нехотя подлетел и не спеша направился к воротам. Перед упавшим воротчиком ударился о землю и радостно поцеловался с сеткой.
Потом Пельмень комментировал этот эпизод так:
- Ложным замахом уложил вратаря и в пустые ворота… Класс! Учитесь у профессионалов.
Левая ступня заболела, будто я на неё молоток уронил. А потом и плечи – так хлопали товарищи, поздравляя. Я думаю, это от зависти.

Если бы троичане забили второй гол немного пораньше, то ещё неизвестно, как бы повёл себя судья. Но они забили, когда время уже истекло, и рефери бессовестно растягивал его. Однако, взглянув на безрадостную, еле плетущуюся от усталости – атакующие всегда тратят больше сил, чем защищающиеся – толпу хозяев поля, он сразу же за первым дал второй свисток, помахал в воздухе рукой – будто пиявку стряхивал – и указал на центр поля.
Игра окончена.
Пельниковский встал, сунул руки в карманы, плюнул на скамейку и шагом близким к строевому направился в судейскую. Все движения свидетельствовали о том, что теперь ему чужда нерешительность.
Удивили соперники. Не все, но многие подошли после игры и вполне искренне стали поздравлять нас. Воротчика вообще чуть не на руках носили. Приятно, но подозрительно. Только много позже я случайно узнал причину такого к нам отношения. Второй период против нас играла тоже команда клуба «Кожаный мяч» только другой возрастной категории. Старшей, естественно. Они честно отыграли и искренне удивлялись, что закатили мячей меньше, чем мы за то же время в первом тайме.
Помывшись в душе, переодевшись, с минералкой в руках мы перебрались на трибуну. На поле уже разминались соперники. Вы себе представить вряд ли сможете, какое это счастье – принять душ в знойный день, надеть чистую рубашку, потягивать прохладную газировку. А главное… быть победителем. Девчонки идут – оглядываются. Вновь пришедшим объясняя, тычут болельщики в нашу сторону. Бремя славы!
Пластовчане с южноуральцами сыграли вничью, и ушли с поля. Мы, недоумевая, ожидали пенальти, а болельщики потянулись к выходу. Но подошёл Пельниковский нетвёрдой походкой и, путаясь в словах, внёс ясность. Положение пересмотрели, и игры пройдут по круговой системе. Завтра день отдыха, а послезавтра мы играем с пластовчанами. 
- Как же так? – мне показалось, что у меня отняли уже заслуженный кубок – только что закончившаяся игра на это намекала.
Анатолий Романович посмотрел на меня пьяно-ласковым взглядом.
- Сынок, - сказал он, - если соскучился по мамке, скажи – я дам тебе денег на билет. Остальные за мной, в гостиницу.
Про гостиницу Пельмень свистанул сверх всякой меры - «Заезжим домом колхозника» называлась наша обитель. В Красном уголке вокруг бильярдного стола накидали матрасов, подушками служили наши спортивные сумки, одеял тоже не было. Постояльцы – в основном торговцы с юга, день торчали на базаре, а ночами пьянствовали в номерах, изредка выскакивая в коридор с воплями:
- Запару! Зарэжу!
Мы их быстро приструнили. Одного даже, самого ретивого, с воинственно изогнутым носом, Анатолий Романович выкинул в окошко второго этажа. Он тут же приковылял и улёгся спать – в клумбу угодил. Гонору выше крыше, а возьмёшь за шкварник:
– Братэлла, нэ убывай!
Гнилой народец.
Устроившись, отужинали в ресторане - отпраздновали победу. Правда, рестораном он становился после девяти вечера, но интерьер-то оставался и в семь. И кухня тоже.
После ссоры с торгашами наш тренер пропал куда-то и явился под утро, изрядно уставший.
- Не кантовать, - приказал он и завалился спать, выдав Луговому сумму, которой точно хватило на завтрак и обед.
Мы были предоставлены самим себе, и я подумал, что пришло время избавиться от карманных денег. А где это лучше сделать, как не на базаре? Тем более, что плестись далеко не надо – вот он, за забором. Однако входил я в этот вертеп продавцов и покупателей скорее как ловкач и пройдоха. Таковым я хотел себя ощущать. Мне хотелось быть им. И себя-то я убедил. А как остальных?

Мы с Бардиком подзадержались, сражаясь в шахматы, и шмыгнули через двор этой забегаловки, сокращая путь. Через все открытые двери видно было, как парили кастрюли на плите, ещё дальше наши ребята рассаживались за столы. А здесь вонь от сваленных в кучу ящиков и бочек сбивала дыхание, белые толстые черви чуть не сняли с нас обувку.
- Ну, я им сотворю сейчас броненосца «Потёмкина», - пообещал Васёк.
Но Пельмень прицыкнул на него, и всё обошлось. Только ясно стало – настроя на игру нет. Шли мимо кондитерской фабрики. Духан стоял – слюнки бежали.
- Никакой культурной жизни, - заметил Кухарик. – Слышь, Анатолий Романович, может, в культпоход сходим – на фабрику.
Никто его не поддержал. Так и пришли на стадион, как рабы на стройку, так и вышли на поле. Я думаю – и не я один – эту игру провалил Пельмень, а вытащил Луговой. Мы надеялись сыграть тем же составом, в той же расстановке. А что менять? Сыграли мы не плохо. Противник известен – смотрели, видели. Пельмень решил усилить наступающую мощь и угнал от ворот «чистильщика» Лугового, поставил его в центр полузащиты. Меня в тот же ряд на левый край. Я никогда не играл хавбека и не стремился. Моей спине нужна опора в виде своих ворот, линии штрафной. Если здесь всё в порядке, я, оттолкнувшись, могу и до чужих добежать. Но играть в бескрайнем пространстве не мог - не было душевного комфорта.
Провалив защиту, мы вроде бы насели на вражеские ворота, но время шло, а результата не было. Потом мяч влетел в нашу калитку - Архипа за него трудно винить. Неопытную защиту растащили по краям, и на пяточке в тот момент Афончик остался один против троих нападающих. Луговой с углового сравнял счёт. Причём, сделал это классно, закрутив мяч в верхний дальний угол ворот. С трибун раздались жидкие аплодисменты.
В перерыве Пельмень ожил немного, но только руками да языком, требуя «дожать», – голова была в отключке. Козлу понятно, защита не справляется, а он: «Вперёд, ребятки, вперёд». Опять мы навалились на пластовчан и опять вытащили мяч из своей сетки. Пельмень что-то кричал нецензурное за нашими воротами. Потом его Гена Кирияков, тренер южноуральских ребят, куда-то уволок. Луговой сравнял счёт в своей манере с углового. Кое-как мы доиграли и злые-презлые ушли с поля. Не поднял настроения и проигрыш соседей южноуральцев.
Вечером Пельмень повёл нас в кинотеатр. Ну, думали, культурная жизнь началась - кино посмотрим, а он заставил собирать использованные билеты. Не день – сплошной кошмар. Утром Анатолий Романович сунул Луговому трояк, сказал: «Держитесь» и уехал в Увелку за деньгами. И мы держались, как могли. Позавтракали в обители червей и зловония двойной картошкой без котлеты, чаем и хлебом, пошли бродяжничать. А что ещё делать голодным беспризорникам?
Кстати, тогда я и познал феномен их, настоящих беспризорников, бесстрашия. Когда нечего терять, то и бояться нечего. Чтобы мы не совершили теперь, на чём бы не попались - за всё ответит Пельниковский, пропивший наши деньги и бросивший нас на произвол судьбы. Ну, так, здравствует свобода! Вперёд, навстречу судьбе! Ура!
Вшестером бродили по городу, раздумывая, чтобы замутить. Молодая красивая цыганка схватила меня за локоть. Цыганка, потому что широкая пёстрая юбка до щиколоток, такая же блузка.… Или не блузка – не силён я в женских нарядах. Роскошные антрацитовые волосы и такие же глаза.
- Помоги, парень, мне, помоги.
Она затащила меня под арку пятиэтажки.
- Моего мужа хотят втянуть в нечестную игру и обчистить. А потом  его убьют. Я знаю.
Она высунулась за угол и указала  на странную троицу. Стоя кружком, два невзрачных цыгана в пёстром и грязном тряпье играли в карты с высоким  очкариком лет двадцати пяти, совершенно лоховской наружности. 
- А что я могу сделать?
- Разгони их.

У Бардика была одна, но пламенная страсть – шахматы. Вот и ныне он в гордом одиночестве возлежал на бильярдном столе и решал какую-то задачку на клетчатой доске.
- Сыграем?
- Сыграем.
Мы перебрались на подоконник открытого окна.
Отец, чемпион своего завода, научил меня двигать фигуры задолго до того, как сестра научила читать. Потом совершенствовал мастерство во всякую свободную минуту. Васёк мне был не соперник, но нравилось, как он музыкально сопровождает свою игру.
Разобравшись в дебюте, Бардик пошёл взламывать королевскими пешками мою сицилианскую защиту – право первого хода обязывало наступать. И запел:
- Вот переулок твой, но нет ответных глаз.
Песня лирическая, мне незнакомая и красивая.
- Вернулся я домой, а ты не дождалась.
Я отвлёкся от шахмат и послал Тане из Нагорного мысленный импульс - где ты, сердце моё? с кем? помнишь ли?
- У этих вот ворот шаги твои стерёг.
Красивый голос Бардика на высоких нотах  зацепился за люстру.
- Где он теперь мелькнёт, твой тонкий свитерок?
Внизу по тротуару проходила девица - ничего себе, симпатичная, и за пазухой было на что посмотреть. Она остановилась, задрав подбородок, послушала и даже в ладоши над головой похлопала, как кролик ушами.
Пельмень приехал с деньгами, радостно-возбуждённый. Накормил нас ужином в ресторане и опять куда-то исчез. Появился утром в отглаженных брюках, чисто выбритый, с запахом одеколона и перегара.
- Матрасы сдаём, вещи забираем – мир дому сему.
Как было велено командой, Толя Луговой подошёл, насупив брови.
- Всё, всё, - Пельмень был удивительно покладистым. – Играйте, как хотите. Да игра-то уже сделана.
Устроители турнира в последний день сделали то, что забыли сделать в первый – открыли его. Команды построили, поздравили, пожелали….
Потом троичане натёрли мозоли сеткам ворот, так часто их оттуда доставали ребята из Пласта. И, наконец, центральный матч турнира. Расклад такой - если южноуральцы нас делают, то первое место у хозяев, если мы их, то у нас. В случае ничьей ситуация запутанная - баланс мячей в пользу троичан, но в личной встрече победа наша. Так что, всё решает судейская коллегия, и что решит она не в нашу пользу, сомнений не было. Нам нужна только победа.
Пельмень, как и обещал, со своим уставом в наш монастырь не полез. И все встали по своим привычным местам - я на правый край в защиту, Луговой поближе к вратарю, ну и так далее.
Игра началась вязко, медленно, без азарта, при гробовом молчании трибун. День выходной – народу натекло прилично. Наши парни совсем бегать разучились - лупили по воротам сразу, как только мяч пересекал центральную линию. Но разве так забьешь!
Южноуральцы, тоже мудрецы, истаскали нашу полузащиту, но дальше центральной линии ни шагу. Даже по воротам не били. Двадцать минут прошло – я и мяча не коснулся. Что за дела?
Потом у них за воротами замаячил тренер Гена - тут же защитник сыграл рукой. Луговой реализовал пенальти. Трибуны взорвались.
- Позорники! Шкуры продажные! Катитесь обратно в свой колхоз.
Противно стало на душе – мы и мячу забитому не рады. Всё ясно – легли под нас южноуральцы. Наверное, Геша с Пельменем о чём-то пошептались и прокатили все надежды хозяев. Троичанам так и надо, но нам-то такая слава зачем?

Лето приключений

Настоящий друг не позволит тебе совершать глупости в одиночку.
(народная мудрость)

1

Приходит время, и начинаешь задумываться – кто ты? что ты? для чего? кто враг твой, а кто друг и почему? Про улицу и пацанов что говорить – сотни раз дрались и полтыщи мирились.  А вот дома….
Отец? Отец, конечно, мой друг. Он любит меня не за политые грядки  и собранную малину – он светлеет лицом просто от того, что я рядом. Глупый ли вопрос задам, а может совсем дурацкий – не отмахнётся, отложит свои дела и всё обстоятельно разъяснит. Не ругает за плохие отметки и не суёт нос – а вот за это я ему особенно благодарен – в мои тетрадки.
- Тебе жить, сынок, ты и учись. Дашь возможность тобой гордиться – буду рад.
Он чуть в пляс не пускался, когда я демонстрировал жирнейшую в полстраницы пятёрку за какой-нибудь школьный шедевр.
- Наша порода – Агарковская!
Они (родители) давно поделили нас (детей) на «твою» и «моего». Хотя иронией природы внешне и характером сестра Людмила более напоминала отца, а я вылитая мать - мелкий, робкий, остроносый.
Люся училась прилежно – так ведь девочка! – но в школе не блистала. Улица была её стихией. Ходить, драться и материться она научилась в один день.  Не было для неё пределов и авторитетов за стенами дома.  Не скажу, что она лупила всех подряд, нет - в обычной обстановке она была обычной девочкой. Но лишь запахнет жареным, Люся преображалась.

Такие проблемы держали меня на привязи, но желание росло, зрело, и должно было осуществиться наступившим летом - я это чувствовал.
Ещё в прошлом году решил завязать с футболом - была тому причина. Когда зону в Троицке выиграли, Пельмень, пива натрескавшись, трепался в электричке - на финал поедем. Команда мы, говорил, что надо - прославимся в областном масштабе, и на Союз замахнёмся. Я дома тоже не молчал – расхвастался перед родными, перед друзьями. И всё ждал – ну, когда же, когда?
В августе Рыжен пропал куда-то, вдруг появляется – расфуфыренный такой, важный, бахвальствующий без конца. Ездили они на область, не плохо показались – все матчи выиграли и лишь один, финальный, проиграли. И то – очень спорно. Столкнулись Ваня Готовцев с соперником бестолковками - челябинский-то финалист только шишку почесал, а наш, как упал в беспамятстве, таким и унесли с поля на носилках.
Когда грузили в «неотложку», скривился врач:
- Доигрались, стервецы. До похоронки доигрались.
Наши-то и струсили. Играть надо, а они на поле не идут – смерти боятся. Никакими силами не заставишь. Организаторы бузят – долой команду с турнира! Потом остыли, прослезились – травма-то серьёзной оказалась. У Ивана черепушка треснула, и «крыша» поехала. Дурачком, короче, стал, инвалидом - ни в школу, ни (позднее) на работу, никуда не надо стало. В футбол, понятно, не играл уже, но любить не перестал. До сей поры болеет – ходит по кромке поля, кричит на все игровые ситуации:
- «Злак» (в наши годы – «Урожай») – чемпион; «Спартак» (или «Динамо», или «Торпедо», или…. кто бы там к нам не приехал) – кал!
Это не констатация фактов, это его, Вани Готовцева, мнение - увельских в чемпионы, а приезжих в сортир.
Отвлёкся. Вернули увельскую команду в турнир, только в последнем матче засчитали техническое поражение 0:2 (а счёт-то по нолям был в момент столкновения). Посчитали, оказалось – заняла наша районная команда второе место в области и первое среди сельских команд. А меня там не было. Рыжен был, а меня не взяли. Обидно. В Троицке я ж неплохо отыграл – гол забил. Рыжен ни одного, и в области не отличился – а форсит, куда деваться, будто всю игру команде сделал. Потом их, сельских чемпионов, по областному телевидению показали в программе «Сельские огни», что по вторникам выходит. Как Рыжен от гордости не лопнул – загадка природы. Степенным стал, рассудительным, на нас свысока поглядывал – сермяжина. О футболе судил с видом знатока, о его звёздах – будто вчера с ними пивасик брудершафил.
Сил терпеть такого задаваку не осталось, и я решил с футболом завязать. Отныне и навсегда! Раз такие хвастуны приживаются – мне там не место. Рыбак ещё раньше бросил секцию – совсем закурился, теперь и я не пойду. Буду в шахматы играть или в кружок «Умелые руки» запишусь, «Кройки и шитья» - всё больше пользы, чем от футбола. Профессионалом мне не стать, так стоит ли напрягаться - ноги, голову ломать?
А тут как бы ни в первый день наступивших каникул Рыжен прибегает:
- Тезка, помощь нужна!
В очередной раз влюбился мой сосед и одноклассник, футбольная знаменитость.
Девушка была прелестна без преувеличений. Училась в параллельном классе, жила неподалёку и звалась Татьяной. Правду сказать, приметил я её ещё раньше Рыжена и влюбился раньше. Только чувства мои чувствами и остались: такой я растяпа - не умею в любви своего добиваться. А случилось это так. Я учился в классе лучше всех мальчишек, а Надя вообще лучше всех - за это она в Артек ездила, а мне только грамоту дали, как победителю в районной математической олимпиаде. Нас некоторые учителя сравнивать стали, чтобы возбудить здоровое соперничество. Но куда ей до моих успехов в математике, а мне до её в русском – на том и примирились.

Приходим вдвоём в назначенный день в назначенный час в назначенное место. Соперники уже поджидают. Их трое, и прошу запомнить имена – пригодится. По возрастающей - Вовка Евдокимов родной брат виновницы баталии, Витька Серый двоюродный брат оной же, и Вовка Нуждин наш одноклассник и сосед выше перечисленных.  В болельщиках известные уже дамы, причём Тонька активно болеет за меня:
- Впиёд, Агаыч!
Забыл сказать – буковка «р» у неё не получалась, а в остальном – премиленькая девчонка. Надя за Нуждасика болеет – они дружат. А Таня глазки свои прелестные долу опустила и сидит изваянием, как датская русалочка – скамеек-то не предусмотрели.
Пометили ворота кепками, пожали руки соперникам, и баталия началась. Рыжен туда, Рыжен сюда – в полубутсах, что в прошлом году с турнира привёз – везде успеть хочет, мастерством блеснуть. Схватил мяч в руки у своих ворот – соперники горячатся, пендаль требуют. Рыжен спорить не стал, в «рамку» встал и пендаль пропустил. Забеспокоился, вспомнив, что в зарок поставил. Чего только не предлагал на кон за Танин поцелуй, но родственники не загорались. Потом Вовка Нуждин спросил:
- Ружьё есть? У нас хорёк под крыльцом завёлся – убить надо.
Ружья у Рыжена не было, а у моего отца было. И Рыжен пообещал его, не согласовав этот вопрос со мной.  Теперь забеспокоился – проигрывать нельзя. Поставил меня в ворота, а сам ринулся вперёд. Надо сказать, игра была предрешена – пусть их трое, так мы-то профи: секция, турниры своё слово сказали. Мы с Рыженом с мячом на «ты» - у ребят ни техники, ни физики, ни смекалки. Рыжен их один по полю таскает, я с Тонькой репьём перекидываюсь, а счёт уж за десяток перевалил – в нашу пользу.
Игра закончилась, пришло время расплаты. Для Тани. Она, бедная, ничего и не подозревала.
Рыжен к братовьям:
- Ну?
Те плечами пожимают:
- Вон сидит – иди, проси, чего хочешь.
Рыжену наглости не занимать – пошёл «на арапа». Смотрю в его потную спину и думаю - я-то за что напрягался, мне что, тоже с ним целоваться, или с Тонькой, или с Надькой? Рыжен, тем временем, к девчонкам подсел, Таню по коленке погладил, а она ему – бац по роже. Рыжен её за плечи и на спину повалил, мурлом своим в лицо целит. Таня отбивается. Братовья сидят, будто их это не касается. Девчонки бросились на помощь, навалились на Рыжена – писк, визг – колошматят.
Противно стало – поднялся и домой пошёл. Всех кляну – себя, Рыжена, Таню за что-то, а больше футбол – ведь зарекался же. Шёл, не оглядываясь, а за моей спиной события развивались динамично. Таня вырвалась от насильника и домой. На её слёзы выскочил старший из двоюродных братьев – Юрка Серый. Рыжен, тем временем, хохотал, как от щекотки, отбиваясь от сестёр Ухабовых. Увидел угрозу и задал стрекача. Мимо пропылил в полном молчании. Да я бы и не побежал – хоть он зазавись.  Не оглянулся даже полюбопытствовать – от кого это он. А зря. Сильнейший пинок напрочь выстегнул мою левую ногу. Нет, не оторвал, не сломал – а именно, выстегнул, будто не стало у меня вдруг ноги. Сел в траву – боли не чувствую, конечности тоже. Мимо Серый за Рыженом вскачь, а я смотрю на свою левую и не узнаю – будто чужая. В коленке не сгибается. Кед стянул, пальцами пошевелить – они не шевелятся.
Бог мой, что случилось?
На ногу встать не могу – на четвереньках к дому ближайшему подполз, на лавочку взобрался, сижу, жду, когда отпустит. Время идёт, не отпускает. Неблагодарно выдрал палку из забора приютившего меня строения, и как тот король с войны домой.
Нога вернулась ко мне среди ночи, вместе с болью – гнуться начала, вставать стало возможно. Утром повертелся перед зеркалом – обнаружил под ягодицей синее пятно, и всё. Хромота прошла через пару дней, но судороги, видимо от повреждённых мышечных нервов, остались на всю жизнь. Стоит только потянуться, особенно со сна, и готово – нога деревенеет, мышцы наливаются болью…. Словом – судорога.

Валят друзья мои новые. Мы с Гошкой встрепенулись – оружие наизготовку. Я топорик-томагавк сжимаю, Балуйчик копьё наперевес.
- Стойте, бледнолицие койоты! - говорю. – Как смеете топтать прерии команчей – сынов Великого Маниту?
Я им на полном серьезе внушаю, что дальше нельзя, а Евдокимчику всюду театр блазнится:
- Как здорово! Как интересно! Ну, вы даёте!
И лезет напролом. Долезся - Гошка ему тупым концом копья задвинул в пах, толкнул ногой, зажавшегося, на землю, ржавый гвоздь в лоб нацелил:
- Ты что, койот трусливый, о двух скальпах на башке?
Вовка обиделся, а мальчишки попятились. Отступили. Устроили стоянку неподалёку. Только какой там бивак – у них и спичек с собой не было. Сидят, совещаются, нам кулаками грозят. Собаки бледнолицие! Потом нашли какие-то дубинки, пошли на приступ. Гошка копьём орудует, я к томагавку головню в левую руку добавил – отбились, а Евдокимчика, самого настырного, в плен забрали. Связали ремнями, у костра бросили – и ну плясать ритуальные танцы кровожадных команчей.
- И-го-го! – вопим. – И-ги-ги! Хи! Хи! Хи!
Потом пытать его стали. Орёт Вовчик на всю округу, а мы ему вторим.
Витька Серый издалека:
- Отпустите, а то за Юркой сбегаю.
Ну, не дурак ли? Ни грамма фантазии. Вовку мы развязали не потому, что испугались – картошка испеклась. Сидим втроём, уплетаем, а тем грозим:
- У-у, шакалы! Только суньтесь.
Наелись, а картошка осталась. Куда девать? Ладно, подходите, жрите - команчи народ добрый. Примирились, сидим одной гурьбой. На небе закат догорает, в костре угли перемигиваются. Тут я и поведал свою мечту – хочу, мол, в чащобе шалаш поставить и из дому удрать, потому как жить там нет больше моей мочи. Все вдруг сразу оказались обиженными домочадцами, у всех нашлась причина покинуть родной чертог и перебраться в лес.
А темнота уже подкатывала со всех сторон. Где-то на болоте протяжно завыла выпь. Ночная ласточка, а может, летучая мышь пискнула над головой. Жутко стало, и мы засобирались домой.

3

Несколько дней откладывали поход – оружие готовили. Когда собрались – у всех луки со стрелами, копья, ножи. Лица разрисовали акварельными красками и двинулись в путь. Пока к лесу шли, стреляли из луков в сусликов и грачей - дичи не добыли, зато ягодами полакомились. Набрели на обглоданный коровий череп, и заплясали вокруг – будто это мы его оторвали и обглодали. А бизон, наверное, удрал безголовым….
На опушке леса бугрился нарытыми берегами канал - вели его когда-то для осушения болота, да и бросили затею у береговой черты. В лесу он кустами зарос, ряской затянулся, а в поле вода чистая - то ли дождевая, то ли ключевая - голубеет на солнце от медных солей. Мы с ребятами сюда купаться приходили. А иногда и подраться. Чапаевские куркули считали канал границей владений и таким разделом прихватили большую часть леса со свалкой, оставив нам поле, кладбище, да сосновые посадки. Когда мы им попадались по ту сторону канала, били нещадно и отбирали всё, что могли - ремни, ножи, лукошки с грибами.
Однажды (это было весной, после известных зимних баталий) пошли вшестером в лес - четверо пацанов из нашего класса начальной школы и две девочки - за подснежниками, соку берёзового попить. А Рыжен ещё надеялся пресловутый склад найти. Карта в той памятной сечи погибла, так он меня теребил:

Что тут сотворилось!  Наши парни в ярость пришли и погнали чапаевцев через лес до самого дома. И домам в Чапаевке досталось - крушили заборы, били окна. Как ещё не додумались поджечь? Наверное, спичек не было. Потом кто-то крикнул - милиция! - и полуголые мстители ретировались в лес. Милиция действительно приехала - сначала в Чапаевку, а потом, дня два по Бугру катались, очевидцев расспрашивали, но никого не забрали.
Я тогда ещё маленьким был, в начальной школе учился, и скорее очевидцем, чем участником. Теперь подросший, окрепший и возмужавший, в статусе великого вождя привёл своих воинов на берег канала – на то самое место, где мы одержали славную победу над гнусным противником.
- И с той поры, - завершал я рассказ о вышеизложенной баталии, - проклятые чапаевцы страшились нас пуще собственной смерти. Стоило нам показаться на пригорке, они тут же убегали прочь, прячась в своих куркулёвских домах. В лесу боялись собирать грибы, а если попадались, то отдавали всё безропотно.
- Ух, попадись они мне сейчас! - потряс над головой томагавком Евдокимов Вовка.
Но закон подлости (есть такой, иначе его ещё называют законом «бутерброда») гласит – стоит только просвистеть.
- Ух, попадись они мне, - сказал Евдокимчик и раскрыл рот от испуга.
В этот момент мы поднялись на глиняную кручу канала, и нашим изумлённым глазам предстала неожиданная картина - полтора десятка незнакомых парней резались в карты, загорали, купались, брызгались, и от водной феерии берега соединил мостик радуги.
- А это что за клоуны?
Всё разом стихло - только возникшее напряжение вдруг зазвенело тонкой, тоньше комариного писка, струной. Представьте наш облик - разрисованные лица, перья в волосах, а в руках оружие ископаемого человека - и поймёте изумление чапаевцев, привыкших (по моей версии) бегать без оглядки прочь. И нашу растерянность понять несложно - шли, шли, никого не трогали, совсем даже немного бахвалились, и вдруг - оба-на! - клятые чапаевцы.
- А ну, подите-ка сюда! - поднялся высокий совершенно голый парень - трусы он выжимал в руках.
Его предложение прозвучало сигналом к бегству. Ох, и сыпанули ж мы! Никто не преследует, чапаевцы на том берегу канала, а мы чешем без оглядки к укрывшимся за холмами домам. Впереди Витька Серый, последним Гошка. Это понятно – куда ему хромоногому за нами. Добравшись до известного костровища, заспорили.
Серый на меня наехал:
- Какой ты вождь – улепётывал, как трусливый шакал!
- Так ты же первый драпанул, - защищаюсь.
- Без разницы. Ты должен быть примером храбрости для всех. Если бы ты напал на чапаевских, мы кинулись за тобой. А вождя, который показывает врагу спину, нам не надо. Переизберём его, команчи!
Тут же Гошку выбрали, за то, что последним бежал. Балуйчик в лидеры не рвался, но в образ краснокожего вжился основательно – видимо литературку какую-то почитывал. Поднялся, ладонь перед собой.
- Хау, братья, буду говорить.
Все примолкли разом – красиво у него получалось.
- Великий Маниту учит детей своих - нельзя избирать нового вождя, пока жив старый. Быстроногий Олень (Гошка кинул взгляд на Витьку Серого) должен вызвать Мудрого Волка (он чуть склонил голову в мою сторону) на поединок и убить его или погибнуть сам.
Я бросил взгляд на Серого и усмехнулся. Тот съёжился. Гошка продолжал:

- Мой брат, Ястребиный Коготь, - представил его Нуждасик.
Пашка отрепетированным жестом приложил кулак к сердцу, а потом распростёр его ладонью перед собой:
- Хау, Великие Братья.
Серый с Евдокимовым пристроили свои задницы к костру, как ни в чём не бывало, да ещё спорят - Гошке «ку» за то, что от бешенного бизона не побежал, а мне «фиг на постном масле».
- Ведь я же вернулся, - горячусь. – От меня бычара и драпанул.
- Ты сам драпанул – мы видели.
- Два «ку» заменяется одним «гранку», - важно заявляет Гошка.
Тут Отважный Бизон вываливает из кармана свои богатства:
- Жертвую для племени.
Действительно, то были настоящие сокровища – две курительные трубки и мундштук к ним, наборный, из разноцветного стекла. Одна трубка из слоновой кости в виде медвежьей головы, другая из железного дерева – как кокосовый орех. Одну трубку тут же набили сухими клубничными листьями, вставили мундштук и пустили по кругу, а Бизону  единогласно присудили два «гранку». Он стал вождём и заважничал. Позднее я узнал, чего стоил ему этот пост. Была у них дома книжка А. Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».  Уж как я ни просил её почитать, Вовка упирался:
- Не моя – братова.
Читал урывками, пока в гостях бывал. До середины дошёл, тут её Отважный Бизон и променял на трубки. С кем менялся, не сказал.
Вовка был мудрым вождём - прежде, чем выступить, держал совет. Всех выслушает, ни с кем не спорит, а потом спрашивает Пашку:
- Как пойдём, брат?
- Прямо.
Ястребиный Коготь оказался везунчиком - по его совету шли прямо и без всяких приключений добирались до опушки.

6

После, наверное, недельных блуканий отыскали в лесу отличное место для вигвама. Две огромные лиственницы, смыкаясь кронами, служили форпостом: ветви толстые, пологие, частые – отличный наблюдательный пункт. На них не только сидеть можно, следя за проходящей внизу дорогой, но и лежать, оставаясь невидимым – так были широки и густы.  Далее дебри из кленовых зарослей  – не продерёшься. Да и кому-то была охота – ягод здесь не видно, грибов таких, «подклёновиков», Природа ещё не сотворила. Словом, место безопасное от ягодников и грибников.
За живым частоколом канадского символа поляна, а на ней огромный куст тальника, как лилия распустившаяся - по краям густо, внутри пусто. Мы там немножечко томагавками почистили, топчаны соорудили. Бечёвкой по периметру стволы подтянули – стены получились. Кроны сомкнулись – крыша непротекаемая. Жилище – лучше и Робинзону не придумать.
Маленький Брат обнаружил это место – ему «ку» в награду. Быстроногий Олень бечёвку дома спёр, которой стены «Вигвама» подтягивали – тоже «ку» получил. Остались мы с Пашкой не «кукованные». Ястребиный Коготь не переживал – правая рука вождя, ему первая затяжка из Вовкиных рук. А мне обидно – не я ли всё это придумал? Хоть бы за идею пёрышко сунули.
Сунули. За победу в состязаниях на твёрдость характера. Нуждасик – вождь, он руководит и судит, а остальные по очереди к столбу пыток. Встаёт мужественный команч к сосне, воины палки в него швыряют. Одна хряпнулась над головой, а я и не вздрогнул – точно рассчитал, что мимо пролетит. Признал меня Отважный Бизон победителем соревнований и «ку» присудил. Появилось первое перо на моей голове и право носить пандану.
А жизнь первобытная продолжалась.

- Их имущество, еда и питьё – ваши.
И всем:
- Тушите костёр.
Выступили боевым порядком. Впереди Ястребиный Коготь со своим знаменитым Оленебоем (луком из лыжины) наизготовку. Но ещё более воинственным делала его боевая раскраска лица. В этом Пашке равных не было - он всем малевал такие рожи, что, когда у костра смотришь на соседа, вроде бы смешно, а когда в лесу он вдруг выглянет из-за куста, то сердце сразу опускалось в пятки – это что за урод? Приглядишься, нет, вроде бы Витька Серый, но какой страшный – рот закрыт, а оскал виден, глаза прищурены, а блазнится, из орбит повылуплялись. Добавьте к этому эффект неожиданности и душераздирающий вопль.
Таким макаром Пашка до полусмерти перепугал четырёх девиц, уютненько так расположившихся на солнечной поляне вокруг самобранки. Каково чёрта они припёрлись в лес – знать бы. Может, с парнями, которые отошли в кустики. Только никого мы больше не увидели, а визг бивачниц и эхо от него, перекликаясь, растаяли вдали. Твёрдое Сердце деловито свернул самобранку – потом разберёмся – закинул котомку за спину.
А Пашка не унялся. Уже ввиду канала он лишил скупых жизненных радостей влюблённую парочку. Пузан в годах и молоденькая девушка приехали на машине, накрыли скатёрочку на опушке, включили музыку, прижались и тангуют – он в семейных трусах, она в купальнике. Загоральщики!
Пашка из кустов как заорет во всю мочь:
- А-ррра-а-а…!
Мужик скок за руль, девица на заднее сидение. Машина завелась, мужик голову высунул, оглядывается. Тут Пашкина стрела – ш-шурх! – в ствол сосновый рядышком. И Гошка из кустов глотку надрывает:
- Попались! Туды вашу мать …!
У этого вообще голос мужской, басовитый.
Пузан по газам – поляна наша. Трофей достался богатый - колбаса, консервы, газировка и вино в большой оплетенной бутыли. На кустике девушка платье оставила, цветное, шёлковое – мы его тоже прихватили, потом на панданы разодрали.
Всё это мне не нравилось, но катилось мимо моей воли. Нуждасику тоже, но и он молчал. А остальные раскрывали, не таясь, самые гадкие, отвратительные складки своего характера – просто выворачивались наизнанку. Пашка, оказывается, тот ещё тип – кровожадный, беспощадный, большой любитель чужой беды. Вот он подумал, как девушке домой без платья возвращаться? По барабану курносому сыну Виниту её проблемы. Коварный Олень с Жадным Сердцем – большие охотники до чужого добра. Причём, Гошка увидит, сгребёт, на загривок закинет и волочет, а Ногабыстрый ещё и ритуальный танец умудряется исполнить – скачет вокруг, ладошки потирает и припевает:
- Трофейчики, трофейчики, трофейчики….
Маленькому Брату театр блазнится:
- Как здорово! Как натурально удирали.
Тоже мне, Станиславский.
На канале рыбачков прихватили. Три мелких пацанёнка, таких же карасиков на удочки цепляли. С десяток штук уже поймали – весь улов в литровой банке плавает.
Увидали нас, раскрашенных, дар речи потеряли, глазёнками хлоп-хлоп.
- Откуда, стервецы?
- Из Чапаевки.
Коготь их в воду покидал – охолоньте. Олень удочки смотал – пригодятся. Жадное Сердце банку с рыбёшками прихватил:
- Сварим, и тара пригодится.
Дальше идём каналом. Долго идём. Без приключений. Мародёры скуксились – пора назад. Я им:
- Спрячьте трофеи – на обратном пути прихватим.